Автор, название: himynameismustangroy | Ikorose, Shinsou!
Перевод: VanilLemon Sky под редакцией Л.Ч.
Команда: Руконгайские бродяги
Тема: О смерти
Название: Икоросэ, Шинсо!
Кол-во слов: 1509
Саммари: Кира против Менос Гранде.
читать дальше
Кира Изуру не был ни сильнейшим, ни слабейшим из лейтенантов. Его меч, звавшийся Вабискэ - Униженный - заставлял врагов сгибаться под собственным, многократно увеличившимся, весом, но сейчас он был бесполезен: менос был громаден, слишком громаден. Атаковать с земли было невозможно. Вдобавок, медлительный по природе менос обладал невероятной сокрушительной мощью и неотвратимостью тяжелого танка. Противостояние один на один с таким мог выдержать кто-то или более искусный, или просто хозяин более удачного меча. Тому же капитану Кучики и сикая бы хватило.
Но Кучики - это Кучики, а вот Кире, кажется, стоило приготовиться к смерти: вряд ли кто-нибудь придет ему на помощь, тем паче - кто-то из капитанов.
Вокруг была кромешная тьма, лишь вспышка молнии изредка взблескивала на лезвии вынутого из ножен занпакто.Порванная форма была измята, испачкана в крови, да к тому же промокла от пота и дождя, пока Кира убегал по задворкам Сейрейтея. Задыхаясь, он прислонился к стене, борясь за каждый вздох вмиг потяжелевшей грудью, в которую как будто ударили его же мечом, делая дыхание почти невозможным.Взгляд мутился от слабости, проливной дождь застил зрение водяной стеной. А Менос приближался, небрежно топча дома и стены на своем пути непрлично, нелепо кокетливыми белыми сапожками с загнутым носком.
Мощь миллиона пустых в одном теле – кошмар наяву любого шинигами. Убежать - почти невозможно, атаковать - безрассудно и бессмысленно. Чем может ему помочь дар его меча? Ну, потяжелеет у Меноса нога, так он только обрадуется...
А капитаны не придут. Такие уж они, капитаны.
Вот Ичимару-тайчо, например. Идеальный, замечательный кукловод, добрый и заботливый хозяин и Кира совершенно не возражал против роли его послушной марионетки и домашней зверушки.
Еще со времен учебы в Академии Кира преклонялся перед ним – нет, попросту обожал его, в ту пору третьего офицера.
А как не преклониться перед тем, кто еще ребенком убивал всех вышестоящих бойцов, пока не достиг того уровня, когда для победы над врагом ему стало достаточно просто слегка ослабить контроль над реяцу?
А его искусство обращаться с мечом - одновременно изящное, смертоносное и отмеченное высшим уровнем мастерства - Киру восхищало более всего. Пример для подражания, ориентир, идеал... впрочем, недостижимый.
Улыбка тайчо выражала все что угодно, кроме радости. С ним невозможно было встретиться взглядом и не затрепетать. Его мысли были тайной за семью печатями для всех - не исключая и Киру и потому все смотрели на Ичимару с нескрываемым ужасом - все, кроме наивного лейтенанта, во взгляде которого лишь читалось обожание, постепенно сменяющееся желанием… желанием отдать жизнь за своего капитана.
Ничего больше. Зачем что-то большее? Право, это было бы почти кощунством.
Кира подобно маленькому ребенку настойчиво добивался признания и похвалы своего Ичимару-тайчо.
Но так и не дождался, потому что Ичимару Гин ушел.
Ушел предавать Готэй, бросив своего лейтенанта и отряд без командования, а главное – поддержки. Кире даже в голову не приходило, что за маской безмятежности и несерьезности скрывались фальшь и обман. И сейчас Календула – цветок отчаяния и символ Третьего отряда – как нельзя точнее выражала состояние и чувства Киры.
Вконец измотанный, он согнулся пополам, пытаясь одновременно и отдышаться и придумать что делать с приближающимся меносом. Обжигающие капли пота вместе с холодной дождевой водой,текшей за шиворот, отнюдь не способствовали мыслительному процессу, сбивая с толку, заставляя мысли течь в совсем иное русло...
***
Глубоко за полночь, после убийства Айзена, Ичимару-тайчо не спалось. Редкий случай: не иначе, виной всему были обвинения, выдвинутые против него. Скрипнула створка сёдзи, отодвинутая в сторону, и Гин бесшумно скользнул внутрь. Кира не проснулся, продолжая еле слышно посапывать во сне в окружении недописанной кучи документов, уронив голову на скрещенные руки. Гин никогда не уставал наблюдать за ним: лейтенант был забавен до трогательности.
Сейчас Кира выглядел очень спокойным, умиротворенным: да, он несомненно справится, даже оставшись один.
Ну что ж, пора.
– Тайчо? – лейтенант стряхнул дремоту, потревоженный еле слышным шорохом шагов, вскинул голову. – Куда вы? – при виде капитана, направляющегося к двери, юноша окончательно забыл про сон.
– Спи, Изуру. – даже в темноте улыбка Гина наполняла комнату светом. Заметив крепкую хватку капитана на рукояти Шинсо, Кира не смог оторвать взгляд от тонких пальцев, крепко сжимавших гарду, изогнутую подобно змее; впрочем, ножны меч не покинул - уже хорошо. Значит, не тревога. Но спать все равно не хотелось.
Тайчо казался, как всегда, абсолютно спокойным, но Кира чувствовал – что-то явно не так – и внезапно все в его голове встало на свои места. Тайчо собирался сбежать. Скрыться от капитанских обязанностей, но самое главное – от подозрений в свой адрес. Кира отчаянно боялся, что это случится, ведь это так по-гиновски - особенно в нынешней ситуации - исчезнуть, не сказав никому ни слова и даже не попрощавшись!
Последний раз Кира жадно впитывал в себя образ капитана, пытаясь запечатлеть его в своей памяти навсегда. Больше - никогда - не увидит. Никогда. Такие, как тайчо - не возвращаются.
Сердце билось где-то в горле, а капли холодного пота неприятно щекотали шею. Поднявшись из-за стола, Кира встал за спиной Гина, смотревшего в окно. Лунный свет словно поглотил худощавую фигуру Ичимару Гина, утопив в невесомом серебре. В такие минуты начинаешь сомневаться: а было ли, кому уходить? Существовал ли, в самом деле, этот тайчо Ичимару Гин?
– Не волнуйся, И-зу-ру. Ты прекрасно справишься и без Ичимару Гина, нэ?
– Тайчо? О чем вы? – паника затопила сознание Киры. Дышать трудно и последние остатки надежды рассыпаются в прах от непринужденного тона вопроса.
Улыбка кицунэ незаметно сошла на нет, сменившись раздосадованным взглядом. Пусть редко, но Ичимару-чайчо позволял себе показывать истинные чувства. И это, видимо, в последний раз.
– Ты ведь хочешь и дальше служить в Третьем Отряде со своими соратниками? – спросил Ичимару, наклоняясь ближе к лицу лейтенанта и снова прячась за насмешливой улыбкой, – Верно, Изуру?
– Да…тайчо, – Кира склонил голову, прикусив нижнюю губу. Если Ичимару-тайчо принял решение, бессмысленно пытаться его отговорить. – Хочу.
– Ну вот и ладненько.
***
Возвращаясь в реальность после воспоминаний о недавнем прошлом, Кира все же набрался решимости, крепче сжимая рукоять Вабиске. Он до сих пор проклинал себя за то, что так просто позволил капитану уйти, что не предпринял ни малейшей попытки его остановить. От этих мыслей вскипала кровь, бешенство застило взор и Кира не заметил возникнувшие ниоткуда трещины на белоснежной стене Сейрейтея.
Гнев нельзя тратить на мелочные, эгоистичные порывы. Гнев надо тратить на Меносов. Для вящего блага Готэй-13, да.
Грохот рушащихся стен подобно грому разнесся по всему Сообществу Душ: кажется, пустой решил, что игру в кошки-мышки пора заканчивать. Ну надоело ему бегать за бестолковой мишенью, которую так трудно поймать. Всякому бы надоело. Ломать, крушить, рвать на части - это уж конечно куда веселее!
«Все или ничего» – подумал Кира, концентрируя всю оставшуюся реяцу в ладони, сжавшей рукоять. От страха его прошиб холодный пот, но дурён тот солдат, который уступает своему страху.
Когда гиллиан подошел на достаточно близкое для атаки расстояние, Кира решился:
– Омотэ о агэро, Вабиске! - упало в ночь тяжело, как свинцовые капли дождя.
С последним словом си-кая катана свернулась старинным серпом, готовая убивать. Тело сковало напряжение, ноги почти не слушались, но превозмогая себя Кира со всей яростью от посетивших его голову мыслей кинулся на меноса: несомненно, было самое время.
Его сюнпо было сейчас непревзойденным - вот бы кто-нибудь увидел. Обзвидовались бы. Помогли бы.
Вес врага удвоился, а кровь меноса липкой жижей облепила лезвие Вабиске.
Один удар. Смешно.
Гиллиан как стоял твердо на земле, так и продолжал, несмотря на мошку, тщившуюся атаковать его ноги.
Кира не был доволен. Ни один шинигами не будет доволен, нанеся лишь одну рану врагу. Что там, Кира был в ярости.
Еще одна атака, еще одна рана. Вес твари увеличился вчетверо.
Никакого эффекта. Хотя нет, эффект был: кажется, Менос решил все-таки разделаться с докучливым врагом перед тем, как продолжить крушить Сэйрейтей. Он развернул уродливое лицо к Кире, глаза, как прожекторы, прошивали тьму, выискивая цель.
Кира шарахнулся на ближайшую крышу, скорчился, зная, что сейчас - измотанный, едва шевелящийся от усталости, в окончательно промокшей форе, которая облепила его тело, пресекая все попытки сдвинуться с места и укрыться - он представляет собой идеальную мишень.
Один миг беспечной беззащитности - как он мог знать, чего это будет стоить?
Красный луч изо рта меноса разрезал стену проливного дождя.
Крик Киры рухнувшего от боли на поверхность крыши казался не громче самого дождя, не громче хруста костей и треска разорванной плоти. Лежа в луже холодной воды, которую никогда не сможет согреть хлеставшая отовсюду горячая кровь, Кира поначалу подумал, что тонет. Лучше бы он и вправду тонул. Вода, казавшаяся черной в ночи, теперь казалась еще и густой, как нефть или что-то наподобие от смешавшейся с ней крови.
Боль заглушала все чувства, и вскоре Кира не мог точно определить билось ли все еще его сердце или нет. Он просто знал:он умирает, внутренние органы отказывают ему один за другим. Он ловил воздух, как рыба, выброшенная на сушу, и чувствовал, что его легкие уже не в силах дышать.
Он попытался было, последним отчаянным движением воли, подлечить себя с помощью тех немногих целительных кидо, что он еще помнил, но вовремя понял: это бесполезно. Тут не могла помочь даже Унохана-тайчо.
На последнем издыхании, на последней капле сил он попытался дотянуться до упавшего рядом Вабискэ. Не для сражения - какое уж тут сражение! - нет, просто... Коснуться рукояти. Умереть не в одиночку. Умереть как надо, как правильно.
Не в одиночку.
Не вышло.
Веки налились тяжестью и Кира устало закрыл глаза. Он сдался.
– Икоросэ, Шинсо!
Что может быть лучше, чем, умирая, услышать голос капитана еще раз?
Кира умер счастливым.
Название: Новые Боги
Автор: Vitce
Тема: О смерти
Команда: Блич_Спецназ
Персонажи: Ямамото Генрюсай Шигекуни, Кёраку Шунсуй/Укитаке Джууширо, Унохана Рецу.
Жанр: экшн
Рейтинг: PG-13
Размер: 2931 слово
читать дальше
Во славе и блеске, в пурпуре и парче, в аромате благовоний и сладковатом духе тлена шествуют по Сейрейтею тысячи, миллионы смертей во плоти. Скалятся звериные морды, смеются застывшие гримасы, плывут в паланкинах неясные маски, порождающие священный трепет. Внутри каждой – сочащийся гной, волны безумия и бледные призраки смертельной болезни. Единственный день в году, когда Боги Смерти покидают свои высокие башни.
По традиции, с летним шествием совпадает и церемония представления будущих глав кланов Собранию Богов. Говорят, тот, кто смотрел в их лица, не скрытые масками, уже никогда не будет прежним.
Реют сотни знамён, пляшут на ветру многоцветным пламенем. На юных аристократов благосклонно взирают древние Боги, и глаза их в прорезях масок сияют золотом безумия и больной зеленью.
С самой зимы Генрюсай только и слышит, что жалобы от своих старших учеников, которым впервые предстоит нести гербы своих кланов. Многослойные одежды, правила поведения, наставления старейшин – какому мальчишке всё это понравится?
И вечные насмешки Рецу уж точно не способствуют их хорошему настроению.
Ямамото готов отдать очень многое за то, чтобы пойти с ними. Он учит их быть настоящими воинами, и совсем скоро Укитаке и Джууширо поднимут мечи во славу своих кланов, во имя божественных имен. Если вдуматься, вот он – их первый бой.
Учителю остается только наблюдать со стороны.
И сейчас, глядя на них, Ямамото не видит в этих выцветших лицах знакомых черт.
Шунсуй – нет, наследник клана Кёраку – неестественно бледен. Его побелевшие пальцы с силой сжимают древко мона, вышитого на небесно-синем шелке. Губы же застыли в такой жуткой улыбке, что больше всего сейчас он напоминает человека, умершего страшной смертью.
У Джууширо выступают над верхней губой бисеринки пота, а волосы липнут ко лбу, и он похож на хрупкую фарфоровую куклу. Лицо неживое, словно нарисованное.
Генрюсай бросает взгляд вправо, уже догадываясь, что увидит. Рецу, умная, рассудительно-язвительная Рецу, привыкшая выживать в любых условиях, похожа на изваяние. Как она ни насмешничает – хорошо хоть отучилась от крепких выражений и руконгайского жаргона – Шунсуй и Джууширо для нее уже всё равно что братья. Видеть их такими мучительнее, чем оказаться на их месте.
Они так напуганы, все трое. Дети, обнаружившие, что чудовище из детских сказок существует и стучится в дверь, чтобы посадить их в мешок.
Ямамото жалеет о долгих вечерах, когда рассказывал им о древних обычаях, о Богах Смерти, которые живут в высоких башнях, вечно исторгающих пряно-сладковатый дым жертвенников.
Войны и голод, лихорадка и чумные поветрия, ещё трепещущие сердца, вырезанные из живых тел, и младенцы в чреве огненного быка – вот что такое их Боги.
Это всё его глупая вера, что мальчишки, воспитанные им, вырастут и смогут изменить мир, преломить ситуацию. Что Общество Душ станет чуть лучше. Ну и чем же он отличается от наивного подростка?
Внутри всё переворачивается, стоит взглянуть на прямые спины в парадных кимоно. Тёплый солнечный день меркнет, задушенный хлопающими на ветру знамёнами и звоном монет, катящихся по мощеным дорогам. Жара плавит воздух, кругом продают какие-то угощения, но Генрюсай знает глубоким внутренним чутьём, что Шунсуй не предложит больше купить закусок и сбежать на речку, не потащит на закорках через гущу толпы слишком, по его мнению, хрупкого Джууширо, "а то затопчут".
Генрюсай смотрит в хвост давно уползшей процессии и крепче сжимает рукоять меча на поясе.
Остатки их солнечного детства утекали между его пальцами, а он и не заметил.
***
У них уже давно свой собственный язык жестов, Генрюсай не знает значения и половины. Джууширо довольно взгляда, чтобы Шунсуй растворился в тенях и атаковал с нужной стороны.
Они очень разные, но когда стоят плечом к плечу, об этом просто забываешь. Годы, проведенные неразлучно, сделали их лица неуловимо похожими. И свет ложится совершенно одинаково на широкие смуглые скулы Кёраку и светлую кожу Укитаке.
Среди аристократов давно уже ходит поговорка об их кланах: "Говоришь "Кёраку", подразумеваешь "Укитаке", говоришь "Укитаке", вспомни "Кёраку".
Они ближе друг другу, чем кто-либо на свете. Дважды Генрюсай, заглянувший не ко времени в гости, заставал их вместе.
Когда темное, смуглое тело яростно сплетается с жемчужно-бледным, сложно заметить границу между ними. Только острый взгляд глаза в глаза. Только лица – невероятно живые и сосредоточенные. Будто каждый из них хочет навеки запомнить эти мгновения. Пальцы Укитаке, привычные больше к мечу, чем к ласкам, стискивают смуглые плечи, до боли, до синяков, норовя врасти плотью в плоть, сделаться единой душой. И чтобы никто не разделил, чтобы даже во мраке могильной тиши, в череде новых рождений оставаться рядом.
В Угендоу за последние десять лет уже третий раз объявляют смотрины невест, и с каждой новой Джууширо все бледней. Шепчутся, что снова избежать свадьбы ему уже не позволят.
Парные занпакто сверкают в руках обоих. Генрюсай еще помнит, какого труда стоило Шунсую выучиться равно владеть обеими руками. Отставать хоть в чём-то он не собирался.
Теперь они – зеркальное отражение друг друга.
Короткий звон сталкивающихся клинков сливается в неумолчную песню, звонкую, яростную, прекрасную в своей завершенности. Упоение боем, а не убийством, трезвый взгляд на себя и на противника и уважение к нему. От своих учеников Генрюсай большего и желать не может.
Дождь плывет над далекими крышами домов, отгораживает всех троих от мира монотонной стеной слабого шёпота и окружает ореолом из мерцающих, дрожащих в предвечернем воздухе капель.
Тучи клубятся. Бегут по прибитой дождем пыли густые сизые тени, и каждая может таить в себе очередную опасность. В тенях, в цветах или их отсутствии – сила Кёраку. Непредсказуемая и страшная. Ямамото сам учил его раскрывать себя, видеть внутренний меч – самую суть любого воина.
Парные мечи едва не срезают Ямамото подошву варадзи, спасают только натренированная за столетия интуиция и скорость реакции.
– Ох, совсем вы загоняли вашего старого учителя, – улыбка, немного грустная, едва касается его губ.
– Что-то ты, Яма-джи, прибедняешься, – Кёраку подставляет лицо настойчивым прохладным каплям и весело добавляет. – И не постарел ты ни на год. Девушки до сих пор тебя больше любят.
Когда Шунсуй – с положения теперь уже почти равного – позволяет себе немного подурачиться во время тренировок, можно даже поверить, что ничего не изменилось. Что годы сражений, смертей, войн и клановых интриг не убивают частичку души.
– А тебе и завидно, да, Шунсуй? Ни одной юбки не пропускаешь! – Укитаке качает укоряюще головой.
Кёраку только усмехается. Они оба знают, что, несмотря на репутацию непроходимого волокиты, все его слова – простая галантность по отношению к дамам, ничего более.
– Ох, мальчики, мальчики, – Генрюсай думает, что учительское бремя, невыносимо тяжкое порой, наваливается на плечи похлеще лишнего столетия жизни. Заглядывая в спокойную гладь пруда возле додзе, он видит, как тускнеет постепенно пламя волос. – Вредно это – старым костям под дождём мокнуть. Что-то мне казалось, мы сюда не разговаривать пришли.
Кёраку и Укитаке переглядываются. Серый взгляд сплетается с тёплым, карим теснее любых объятий, ярче поцелуя. Они всегда знают, что хочет сказать другой, и легкое движение головы Джууширо – скорее уточнение, чем острая необходимость.
Кёраку уже летит, подхваченный тенью, и проваливается в нее, сжимаясь в комок, напрягаясь перед выпадом, от которого так сложно будет увернуться. А Укитаке выпускает назад все огненные атаки, поглощенные его занпакто, и Генрюсай не может угадать, откуда вынырнет Кёраку. Тени пляшут в неверном пламени.
И все же Ямамото успевает – пёстрые цветы на вызывающе дешевом кимоно Шунсуя предают его.
Парные мечи сходятся с его занпакто, и в ту же секунду живота касается щекотно, сквозь одежду остриё клинка Джууширо.
Ямамото смотрит на них, едва прячущих торжествующие улыбки, и чувствует, как горчит на губах летний дождь. А потом встречает их взгляды – темные, понимающие, открывающие пройденный ими к этому мигу путь – и весь мир оборачивается горечью.
– Пойдёмте-ка, мальчики, – произносит он бесцветным голосом. – Напоите вашего старого учителя тёплым саке. Надо нам поговорить.
***
Кровь тягучими каплями срывается в снег, и над белизной валит густой пар, пахнущий ржавчиной, нагретым металлом и совсем неожиданно – мокрой шерстью. Генрюсай чуть поворачивает лезвие меча и переступает через месиво, запёкшееся чёрной коркой. Кое-где чернота лопается, сверкая розоватым, противно поблёкшим нутром.
В очертания лучше не вглядываться – мясо оно и есть мясо.
Давным-давно – Ямамото с усмешкой вспоминает те времена – его рвало от одного только вида, и он клялся со всей серьёзностью никогда не использовать занпакто.
Шунсуй вырастает из тени справа и кивает, на взмахе обоих мечей рассекая очередного жреца пополам.
– Нижние уровни проверили, все чисто. Идем наверх?
Колонны зала тонут в сладковатом синем дыму: то ли курятся еще жертвенные жаровни, то ли занялась где-то кедровая обшивка стен. Джууширо выплывает из синей пелены бледный и полупрозрачный – самый настоящий призрак. Половина лица покрыта стянувшейся и подсохшей кровавой коркой. Судя по спокойному серьёзному изгибу губ, кровь эта чужая.
За его спиной приземляется на пол лёгкая поджарая Унохана. Волосы взлетают полотнищами чёрных крыльев и опадают за спину.
У неё хищная улыбка, и возникает невольно вопрос, скольких поглотил за этот вечер её занпакто. Минадзуки, пригодный равно, чтобы спасти и чтобы растворить в себе, присваивая силу противника, – один из самых опасных мечей.
Внизу в коридорах ещё кипит кровавая горячка боя, выплёскиваясь на улицы, вспыхивая то и дело огненными языками, вылизывающими крыши. Сверху всё это кажется страшным и одновременно прекрасным театральным действом.
Строгие линии высоких святилищ такие скупые, что они похожи на четырехгранные копья, направленные в небо. Длинная галерея башен: на верхушке каждой жгут мирру и драгоценные травы.
Джууширо запрокидывает голову и жадно глотает холодный свежий воздух вместе с белой пылью лёгкого снега и дымом жертвенников.
Ямамото смотрит вперёд, туда, где двигаются нестройным рядом причудливые тёмные фигуры.
Здесь, в своих владениях, никто из них не прячет лиц за золотыми чеканными масками или шёлковыми вуалями. Повелительно взлетают белые костлявые пальцы, ловят воздух, сжимая ветер в кулаке.
Страшнее всего то, что они так похожи на людей. Будь это звери, демоны, полулюди, меч поднять было бы легче.
Живые, настоящие, вылепленные светом пожаров и густыми синими тенями Боги Смерти стоят перед ними и смотрят странно бесцветными, пустыми глазами. На секунду Генрюсаю чудится, что их лица затянуты липкой паутиной бесконечной усталости.
– Вы пришли занять наше место, – высокий сухой старик, Энма, именуемый Великим Царем, смыкает руки на эфесе меча.
– Мы пришли уничтожить вас, – шаг вперед дается Ямамото невыносимо тяжело. Ветер насмешливо бросает ему в лицо его собственные рыжие пряди, похожие на языки пламени. – Люди больше не обязаны умирать по вашей прихоти.
Зачем и кому нужна смерть, если душ в двух мирах равное количество, и они лишь ходят по бесконечному кругу? Кто станет воевать, если нельзя будет убить противника?
Где-то в глубине души он знает, что думает на самом деле не о человечестве, а о маленьком домике с большим садом и полем. О собственном желании больше никогда не ощущать под пальцами оплётку рукояти. А ещё о том, чтобы Джууширо и Шунсуй могли лежать голова к голове не только на тайном ложе и никогда не встали на поле боя друг против друга. Чтобы Рецу, у которой талант к целительству, больше не разрушала то, что должна чинить.
И чтобы десятки его учеников пили саке ради веселья, а не топили в чашах свои кошмары.
Кто-то из Богов коротко и сухо смеётся, не разжимая губ.
– Ты наивен, человек. Но силён. – Но-дачи скрежещет в руках Энмы, вспахивая гранитные плиты, как простые плетёные татами. – Нападай.
В первую секунду Ямамото ещё следит краем глаза, как рассыпаются его ученики, находя себе противников, как вызванивают, пробуя друг друга, мечи. Потом остаются только выпады и защиты, атаки и уходы от ударов.
Меч – его суть, вид и образ мыслей.
Своим металлическим поющим нутром, Генрюсай чует, что противник сильнее. Вот только дерётся почему-то вполсилы.
И падает медленно-медленно. Пронзённый насквозь, распластанный как диковинное сухое насекомое, Энма закрывает глаза. Губы его кривятся в последней, живой, яркой, счастливой улыбке, а Ямамото душно и страшно от ощущения неправильности. Кровь из рассечённого накрест лба заливает один глаз, и рукав мгновенно промокает, стоит приложить к коже.
Смерть умирает всеми своими сущностями и проявлениями, рассыпаются сухие кости, и разливается кровь. Меч Джууширо вырывается из короткого серпа Осириса и взрезает бледную кожу, покрытую уродливыми буграми шрамов. Этого Бога будто бы собрали, как мозаику, из множества кусков.
Шунсуй усмехается краем рта, и меч Самди ломается пополам. Тот только кивает, лихо заламывая шляпу и оправляя диковинную одежду. Известный любитель выпивки – не зря же ему жертвуют самое крепкое, самое забористое пойло – женщин и игр с людьми, он уходит смеясь. Его глаза, зелёные, как ядовитая настойка на травах, как опиумный дым, устремлены на Кёраку. И в них – толика жалости.
На бледный прах, смешанный со снегом, ложатся хлопьями пепла чёрные перья. Два силуэта разлетаются и снова сшибаются в небесах.
Мечутся спутанные пряди Уноханы, обрамляя бледное узкое лицо, подсвеченное пляшущим огнём пожарища. Огромная алая пасть Минадзуки все увеличивается в размерах. Морриган распахивает вороньи крылья во всю ширь и зло клокочет, древняя, страшная, почти безумная, как и все самые старые Боги. Кровь маслянисто блестит на вороньих перьях.
Ямамото поспешно опускает голову. Его ученики сходятся в бою с новыми противниками, и он поднимает меч.
Перья падают сверху дождём, и слышится жуткий приглушенный хруст сминаемых птичьих костей.
Рассвет вспарывает небо, растекаясь лимонно-желтыми, блекло-розовыми, молочно-мутными полосами. Плиты, по которым Джууширо ступает, пошатываясь от усталости и поскальзываясь, запятнаны уже остывшей, противно-рыжеватой кровью. Он почти падает на Кёраку, и они так и стоят, поддерживая друг друга в странном равновесии. Унохана покачивается, широко расставив ноги, смотрит упрямо из-под слипшихся от чужой крови прядей и шепчет одними губами, что мужчины – дураки. Позволяют себя ранить, а ей потом лечить. Вся её кожа покрыта длинными глубокими следами когтей.
Победители.
Внизу – выгоревшие до чёрных закопчённых остовов дома, под ногами – пепел, кровь и прах.
В груди так тесно, что совсем нечем дышать.
***
– Передали из Инудзури, там ещё один! – Мальчишка-ученик жадно хватает воздух ртом, сгибается пополам, пытаясь отдышаться и внятно сообщить, куда торопиться воинам.
– В Генсее тоже, – Укитаке запрокидывает голову и трёт переносицу. В последнее время у него всё чаще случаются приступы головокружения и усталости. Рецу ругается, что он работает слишком много для истратившего все свои силы в недавнем бою.
Отдыхать им некогда.
Уничтожать монстров легко – они слабы и глупы, хоть и велики. Но их становится больше с каждым днём. А люди умирают.
Заведённый миром порядок продолжается и без Богов Смерти.
И некому теперь следить, чтобы все умирающие попали, куда им должно. Мирные души перерождаются в чудовищ, желающих только пожирать, утоляя свою бесконечную боль.
– Кто там свободен?
– Момото, Кото, Кучики. Юко уже вернулась, но она ранена, – Ямамото закрывает глаза и вспоминает лица учеников, которые пришли под его знамёна – все до единого.
Но этого мало.
– Юко отправьте к Рецу. В Генсей пошлите Кучики и Кото. В Инудзури пусть идёт Шунсуй. Момото останется на посту.
– Унохана-семпай просила сообщить, что если ей не сформируют отряд медиков, она забудет загнать Минадзуки в ножны, – Шунсуй всё также умеет дурачиться в любых обстоятельствах.
Укитаке бросает быстрый надломлено-жалобный взгляд ему вслед и сосредоточенно хмурит чётко очерченные брови. Кисть скользит по листу, занося в архив очередные важные сведения. Его стол загромождён кипами старых бумаг, найденных в одной из башен. Документы и свитки расползаются вокруг сами собой, как живые, и заполняют комнату.
– Опять Генсей! – Ямамото прикрывает глаза и касается рукояти своего занпакто. Тёплая.
Огонь, вечно полыхающий внутри стали, приносит в душу спокойствие. Теперь можно и встать со своего места.
– Я сам.
Взгляд у Джууширо усталый, бесцветный – ему совсем не нравится чувствовать себя бесполезным и ни на что не способным.
Хотя на самом-то деле, не так уж он бесполезен. Долгие два года спустя именно он находит в пыльных бумагах с дальних полок спасительные сведения. "Трактат о Новых Богах, Равновесии Мира и Оправлении Ритуалов", – гласит заголовок, и Ямамото разворачивает свиток трясущимися руками.
На плечах – вся тяжесть мира.
***
Годы – понятие относительное, длительное и неопределённое. В одном году триста шестьдесят пять разнообразных дней. Эти дни содержат в себе восемь тысяч семьсот шестьдесят часов. В пересчете на минуты и секунды и вовсе выходят пугающие числа. Каждую минуту человек смотрит в себя и видит там привычное, спокойное и знакомое.
Минута самодостаточна. Когда начинается новая, всё внутри такое же привычное. Но совсем другое. И невозможно заметить, что изменилось в тебе да и в других, пожалуй, тяжело.
События, слова, минуты и дни нанизываются на стержни лет, и бесконечную цепь изменений различаешь лишь оглядываясь назад.
Ямамото смотрит на мягкую улыбку Рецу и машинально соглашается. Да, Готею совершенно необходимо доставить новые образцы лекарств из Генсея.
Её коса – заплетённая вперёд, чтобы не иметь даже возможности поднять меч – скользит змеёй в такт кивку. В спокойных тёплых глазах на свету вспыхивают едва заметные жёлтые искры. Морриган, безумная Ворона Битвы, которую почитали полувымершие варвары, отдала ей слишком много, и ответом подступающему сумасшествию стал отказ Рецу от сражений.
Волосы она больше не расплетает.
Она всё надеется отыскать лекарство от болезни, играющей в страшную игру с одним из самых дорогих ей людей. Бог, убитый им и отдавший свою силу, отомстил самым страшным образом. Теперь тело Джууширо уверено, что когда-то было разрублено на сотню частей и вновь собрано. Иногда отказывают лёгкие. Иногда – сердце или почки. Кёраку сидит у постели и смотрит часами на капельницы, дыхательные трубки, на бледные тонкие запястья, и в глазах его все меньше прежнего мальчишки-Шунсуя. Он всё ещё шутит, много пьет и отвешивает неизменные комплименты женщинам, но за этим все больше проскальзывает изысканность чужих вычурных жестов и насмешливо-болезненная зелень глаз.
Ямамото зло смеется в пустоту кабинета и скользит по старой привычке пальцами по перекрещенным шрамам – вечному напоминанию о содеянном.
Его ученики до сих пор расплачиваются за глупость учителя. И будут платить свою цену до конца времен.
В день, когда у Джууширо впервые отказали лёгкие, Ямамото взглянул в глубину пруда у новой, едва отстроенной больницы и увидел, как пламя волос гаснет под седыми ручьями прядей.
Они все слишком устали, хоть и не говорят об этом. Теперь уже их называют шинигами. На вершинах башен больше не курятся жертвенники, а Ямамото делает все, чтобы власть принимать решения оставалась у Совета Сорока Шести. Вот уж кем они не станут – полубезумными тиранами.
Роль Богов тяжела, если валится на плечи нежданно. Пусть теперь их больше, а машина Готей-13 работает гладко, почти без сбоев. Пусть у них есть смена: Анубис ведет в бой Седьмой отряд, а юный Танатос, встав во главе Десятого, только учится быть Богом.
Они устали, и когда их взгляды сталкиваются, Ямамото читает тихую, невысказанную надежду. Рано или поздно придут те, кто назовёт их порождениями тьмы. Те, кто скажет, что их время прошло, и миру пора вздохнуть спокойно.
Они, пожалуй, не будут слишком сопротивляться. Разве что для виду. И закрывая глаза, узнавшие слишком много, посмотрят в последний раз на своих убийц. С жалостью.
Название: Десять шагов
Автор: Мей Подколодный
Бета: Rudaxena
Персонажи: Хирако/Айзен
Рейтинг: R
Размер: мини (1815 слов)
Жанр: ангст, психоделика
Дисклеймер: Bleach © Kubo Tite
Размещение: запрещено.
читать дальше
Древний, древнее даже Общества Душ, китайский мудрец говорил: «Путь в тысячу ли начинается с одного шага». Эта надпись была вырезана кем-то на дереве по дороге в отряд, и взгляд вечно цеплялся за неровную, словно пьяной рукой вспоротую кору.
Айзен, ступая по дощатому настилу, дышал спокойно. Мысли перетекали, как масло в воде, не смешиваясь, с каждым шагом, оформляясь пузырчатыми, объёмными образами прямо перед глазами; звуки доносились как сквозь толщу воды. Странно было бы за годы заключения не сойти с ума.
Шаг.
Молодой лейтенант входит в офис отряда. Дежурный обмен репликами, а затем воздух вдруг становится слишком тяжёлым. Взгляд глаза-в-глаза, совершенно недопустимый по этикету – впрочем, этикет перестанет волновать его совсем скоро.
Хрипловатый, ленивый голос капитана вскрыл тишину. После она заполняла каждую паузу в их коротких диалогах душной пеленой, пронизанной короткими взглядами.
- Мой новый лейтенант, ха?
Не оценил, разумеется. Соуске к тому времени научился искусно скрывать рейяцу, накрывать бушующий внутри океан силы непроницаемым колпаком. Позже он сумеет концентрировать его, сжимая до практически бесконечной плотности.
Многих удивлял его подъём по карьерной лестнице. Скромный, тихий юноша, таскающий туда-сюда толстые пачки бумаг, скрупулёзно проверяющий документы на незначительные огрехи, – и бесконечно строгий во всём, что касается правил, жарко отчитывающий подчинённых за малейшие провинности.
Никто не знал о его плане.
Шаг.
Первая ночь, проведённая вместе. Та ещё романтика: наутро следовало сдать годовые отчёты о работе отряда. Тогда Айзен понял, что капитан Хирако терпеть не может заполнять ведомости, что он готов тянуть до последнего, только бы не браться за ненавистные бумаги.
Под узкую длиннопалую ладонь он подкладывал тонкий лист гладкой коры. Если рука соскальзывала на сухую бумагу, Шинджи едва заметно морщился и ёжился. Резко сдувал мешающую чёлку и раздражённо отбрасывал лезущие в лицо соломенно-жёлтые пряди. Задумчиво кусал кисточку, прикидывая, куда ещё могли уйти деньги, выделенные на хозяйственные нужды. Лейтенант записывал даже такие малозначительные факты в досье. Требовалась вся возможная информация.
Это ведь только поначалу Хирако был лишь очередным этапом.
Шаг.
Шинджи лениво раскачивается на стуле, запрокинув голову. Под натянувшейся на уязвимом горле кожей медленно ходит кадык. В кабинете невыносимо жарко, пот струится градом, а солнце ещё даже не в зените.
За окном слышны короткие крики тренирующихся офицеров. В их распоряжении – целый пруд и колодец, прохладной водой можно освежиться в любую минуту, и никто не обратит внимания на запыленные таби и колом стоящие от пота косоде.
Хирако резко возвращает стул в исходное положение. Скучающими, мутными глазами обводит офис и поднимается. Он ходит кругами, в раздумьях забываясь и роняя папки с отчётами.
Айзен следит взглядом за капитаном. Жадно. Каждый жест, каждая деталь имеет значение в его плане.
Пока он думает именно так.
Шаг.
Сейчас в нём нет страха. Боится ли приговорённый к смерти?
Весть о восстановлении Сокиоку ударила церемониальным колоколом. Обмывание, белые одежды – странно, что оставили, ведь стоило бы остеречься подобного напоминания о его прошлом. Ошейник, красные ленты. Палачи идут медленнее, чем он, пропуская вперёд, со всех сторон – шёпот. Его до сих пор боятся, хотя Айзен потерял счёт времени уже на второй сотне лет. Выученный наизусть несовершенный, отвратительно неровный прямоугольник стены прямо напротив да кусок пола – всё, что он мог видеть, теперь позади.
Впереди огненная птица.
Шаг.
Верхушка Сейретея собралась вокруг конца помоста. От них пахнет неприязнью и страхом. Соуске даже не обращает внимания на знакомые повзрослевшие или постаревшие лица – он ищет самое важное.
Находит, и внутри всё переворачивается.
През-ре-ни-е. Хирако, заново отрастивший свою гриву, смотрит на него, словно на насекомое.
Шаг.
- Твою!..
Шинджи вскидывается со стула и отлетает к противоположной стене. Айзен удивлённо провожает его взглядом.
- В чём дело, капитан?
- Убери немедленно эту дрянь! – голос звенит, губы кривятся, обнажая широкие зубы. В стекло настольной лампы упорно бьётся мотылёк, по стене скачет огромная тень. Соуске спокойно ловит его и выпускает в темноту. Капитан громко выдыхает, а потом возвращается на место. Он явно недоволен, Айзен прячет улыбку, но тихий одиночный смешок всё-таки сложно сдержать.
- Да! Я ненавижу, терпеть не могу бабочек! – Хирако взрывается, вспыхивает моментально, молниеносно оказываясь вплотную рядом с Соуске. Зло смотрит в глаза, так, что лейтенанту впервые в жизни отказывает тело.
- Я вовсе… - ему не дают договорить, грубо целуя.
Шаг.
Цикады тихо стрекочут в кустах, а прохладный ветер немного сбивает жар с пылающего лица.
Конечно, никто не сможет его обвинить. Кеккай капитану удавался едва ли не лучше остальных заклинаний. И это явно не было похоже на попытку подняться по карьерной лестнице. И стол слишком грубый.
И уж во всяком случае он не был бы снизу, если бы всё пошло согласно плану!..
Там, на помосте, через сотни лет он не удерживается от тихого хмыка.
Встреча с Хирако на самом деле была началом конца.
Шаг.
- Передай папку с отчётами по работе на грунте.
Айзен молча подчиняется. Он всё ещё надеется на то, что его слежка за Хирако нужна для дела. Но это ни в коем случае не оправдывает заброшенного досье, ежевечерних тайных вылазок в купальни и того, что солома в его воображении внезапно превратилась в золото.
Соуске даже перестала раздражать неуловимо лошадиная улыбочка капитана.
Он старается забыться. Проводит дни напролёт с подающим большие надежды мальчишкой по имени Гин, с чрезвычайно опасным Тоусеном, чья слепота, направленная против Айзена, могла сыграть на руку Сейретею. Он методично обрабатывает обоих, внушая нужные мысли, соблазняя силой, властью, невиданными богатствами и женщинами.
Судя по странным взглядам Ичимару, часть о женщинах даётся Соуске с трудом.
Шаг.
Сотня лет должна была стать спасением, но жгучий стыд не оставляет его и теперь. Весь гениальный, продуманный до последней мелочи план – стать истинным Королём, Богом и властителем всего сущего – внезапно выворачивается гнилым мясом наружу.
Каждое его действие – очередная попытка доказать, что он не слаб. Что он – истинный муж. Что он, менос побери, достоин своей силы, своих знаний, своего искусства. Кьёка тихо смеётся в сознании, Гин мерзко улыбается, в момент вознесения в Уэко ему кажется, что и Тоусен всё понял…
Его слабость, его жалкие «ещё» и «да», его рваные выдохи и стоны, его руки, цепляющиеся за хаори и перебирающие волосы. Его широко раздвинутые ноги. Его. Подставленный. Зад.
Шаг.
Доска скрипит под ногой особенно громко, и Айзен рывком возвращает сознание к реальности. Это – последний?..
Взлёта он не помнит. Огненная птица, дух истинной смерти, несётся на него с диким клёкотом, толпа внизу торжествующе ревёт, а он так хочет наконец избавиться от жгучего, невыносимого стыда, что подаётся навстречу…
***
Айзен со стоном открыл глаза. Кривая, царапающая взгляд стена совершенно не изменилась. На полу в уголке начала расти плесень.
Сколько лет прошло. Сколько ещё пройдёт.
А ведь сначала он даже пытался распланировать этот несчастный десяток шагов перед Сокиоку. Подумать о самоочищении, попробовать раскаяться, взглянуть в последний раз в знакомое до боли небо – единственное, что не менялось и за тысячи лет.
Соуске сжал и разжал пальцы.
Во время суда он не боялся совершенно. Даже позволил себе, Всемогущему и Великому, подшутить над стариками из Совета. В самом деле, что такое тюремное заключение для него, собравшего три истинных сокровища воедино, объединившего их в собственном теле? Меч – форма зампакто, зеркало – его суть, сокровище – Хогиоку. Что такое двадцать тысяч лет для него, познавшего истинную природу вещей, для него, победившего саму смерть, для него, кто ближе всех подобрался к безграничной власти?
Оказалось, Совет знал, как его наказать. Айзена вновь погубила самонадеянность: он явно недооценил силу собственной памяти. Сознание услужливо подливало масла в огонь, пылающий внутри, и на огне этом корчились остатки человечности. Он полыхал вначале презрением, затем ненавистью и злобой – к себе, потом к миру, – а теперь вот – равнодушием.
Лениво, словно чётки, перебирал ворох разрозненных воспоминаний. Удивительно, как ловко и складно ему удавалось упорядочивать свою жизнь, жизнь подчинённых, союзников, врагов, как искусно он переплетал судьбы – а в собственной голове порядок навести так и не удосужился. Он глубоко вдохнул и выдохнул спёртый воздух подземелий. Пахло пылью, сыростью и мертвечиной.
Соуске вспоминал свои надуманные победы. «Это всё нужно для нашего общего дела», - и убеждал он не Гина, а себя. Подлый предатель догадывался обо всём с самого начала, но его почти удалось вовремя обезвредить.
Строительство Лас Ночес, уродливой каменной громадины с бесконечными коридорами, залами и комнатами. Без лишних декоративных элементов (он склонялся к минимализму во всём), но с невероятной претензией на нерушимость. Глупец. Себя Айзену удалось обдурить без помощи зампакто.
Он лично ломал каждого арранкара, не доверяя эту процедуру никому, в особенности Ичимару. Тот, надо сказать, никогда не просил об этом, предпочитая тянуться за чужой силой, а не демонстрировать лишний раз свою.
С одними Соуске был нежен и ласков, как полагается благородному правителю, с другими – груб и жесток, как истинный тиран. Никто, казалось, и не подозревал, как трусливо дрожали колени, как он судорожно хватался за левое плечо с едва заметным шрамом во сне, как панически боялся того, что правда всплывёт наружу.
А потом началась настоящая паранойя. Каждый взгляд и шёпот он принимал на свой счёт. Будто Хирако сам пришёл в Уэко Мундо и растравил души его подданных. Всюду мерещились надписи с постыдным, гадким содержанием, он ловил в чае записки, бережно складировал все доказательства и с ужасом обнаруживал на следующий день пустые сундуки, до которых, по сути, никто не мог добраться, кроме него.
И вот тогда он обрушился на Каракуру.
***
Дверь в камеру неожиданно приоткрывается – удивительно, он давно привык к тому, что, когда он готов умереть от голода, перед носом появляется поднос с безвкусной едой. Впрочем, на сей раз повод действительно выдающийся.
Он не верит до последнего. Щедрый ужин, омовение молчаливыми женщинами, старательно скрывающими гадливость, тонкий хлопок и шёлк белых одежд, благовония, целый час на моральные приготовления… Всё слишком похоже на правду, чтобы быть ею.
И на этот раз он о стольком не успевает подумать, время словно сошло с ума, оно больше не тянется липким мёдом, а стремительно несётся мимо, отгрызая себе драгоценные минуты.
Шаг – и солнце яростно бьёт в глаза. Шаг – и в уши врезается гул множества голосов. Шаг – и по нервам бьёт безумная смесь чужих рейяцу, в которой невозможно найти знакомую. Шаг – и из толпы несётся окрик: «Предатель!» Его тут же подхватывают, и за рёвом уже не слышно невозмутимого голоса, зачитывающего приговор. Шаг – безуспешная попытка выхватить из толпы знакомые лица. Шаг – и взгляд натыкается на чей-то широкий зампакто, ловит отражение: кожа почти истлела, склера почернела, в нём не угадывается ничего из прошлого, он похож на шинигами даже меньше, чем когда был в стадии кокона.
Шаг – импульсивное желание одновременно увидеть Хирако в последний раз и не попадаться ему на глаза, толпа беснуется и бурлит, и впервые высокие столбы Сокиоку внушают такой безотчётный, безрассудный страх. Шаг. Шаг. Шаг.
Время снова коварно нарушает ритм, когда он возносится. Уже оттуда, сверху, каким-то чудом он замечает растянутые уголки рта, жёлтые глаза, приподнятый козырёк кепки и забывает дышать. Неотвратимость и ужас обрушивается на него той самой огненной птицей, к которой он раньше так рвался, надеясь на счастливое окончание своих мук, но теперь он кричит, срывая голос, в повисшей внезапно звенящей и такой знакомой душной пелене тишины…
***
Он наконец добрался до Пустоты. Взглянул в жёлтые серьёзные глаза. Пустота смотрела сурово, осуждающе, но без капли презрения. Напускная серьёзность скорее была данью традиции – как-никак с предателем говорит. Не получалось разгадать только примесь чего-то не болезненного, как раньше, не жаркого, не...
Сухие губы разомкнулись, и Айзен с ужасом осознал абсолютную абсурдность происходящего.
Хирако. Здесь, в камере.
- Я пришёл поговорить.
Название: Кошачья колыбель
Автор: Andjey
Команда: Нулевой отряд
Тема: о смерти
Бета: NoFace, Angstsourie
Пейринг, персонажи: Кира/Гин
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма
Количество слов: 1723
читать дальше
Бабочка пролетает так близко, что он успевает разглядеть радужные переливы пыльцы на ее крыльях.
"И смерти не чужда красота", — отмечает про себя Кира, неторопливо возвращаясь к прерванному занятию. Вскоре непонятная путаница узлов в его руках приобретает форму бабочки. Вот только улететь она не может — нити на пальцах шинигами держат крепко.
Такими же крепкими оказываются объятия капитана, неслышно подошедшего со спины.
— Вот скажи, Изуру, что за радость самому лишать себя свободы? — шепчет вкрадчивый голос, и Кира невольно морщится.
— Доброе утро, капитан, — он делает попытку выскользнуть из обхвативших рук, его беспрепятственно отпускают: не хочешь — не надо. Умело сотканная иллюзия свободы.
— Ай-яй, Изуру, опять ты игнорируешь мой вопрос? — Ичимару непринужденно устраивается на краю лейтенантского стола, болтая ногами, и сокрушенно качает головой. Ему смертельно скучно, и Кира по опыту знает, что такое настроение не сулит ничего хорошего.
— Не знаю, что сказать... это просто такая игра.
— Связывать самого себя? Странная игра, — задумчиво склонив голову набок, капитан смотрит на Киру с явным любопытством.
— Обычно участвуют двое... — пытается пояснить лейтенант, понимая: Ичимару может вообразить ками знает что.
— А вот это уже интересно! — заметно оживляется тот. — Научишь?
— Если вы настаиваете, — Кира пожимает плечами и принимается объяснять правила. Он досадует на самого себя за инициативу.
Первые простенькие узоры капитан схватывает на лету. Постепенно и Кира входит в азарт, демонстрируя все более сложные фигуры. Он не замечает, когда именно параллельно его стертому шнурку протягивается нить реяцу. Но с последним снятым с пальцев капитана узором понимает, что остался связан.
— Думаю, урок закончен, — нервно выдыхает Кира, в замешательстве уронив шнурок.
— Как и рабочий день. Спасибо, Изуру, это было познавательно, — Ичимару улыбается шире обычного и, насвистывая, покидает кабинет.
***
Кира не умеет пить и знает об этом, но тем не менее не пропускает ни одной лейтенантской пьянки — просто чтобы сменить обстановку или потрахаться в дальнем закутке с Шухеем, Ренджи или Мацумото: в их кругу давно никто никого не стесняется. Разве что Момо иногда краснеет и отводит глаза, но все-таки позволяет увести себя за ширму или, если тепло, в сад, и приходится зажимать ей ладонью рот, чтобы заглушить стоны.
Но не в этот раз. Сегодня он угрюмо окопался в углу и целенаправленно надирается до зеленых меносов, лишь бы не чувствовать опутавшие его нити реяцу.
— Что с тобой?
Встряхнув головой, он с трудом фокусирует взгляд на встревоженном лице подсевшей к нему Рангику. От нее пахнет солнцем, генсейскими духами, сакэ и сексом. Киру тут же начинает мутить.
— Тяжелый день, — хмуро поясняет он и, несмотря на подкатившую тошноту, тянется за новой порцией сакэ.
— Оно и видно, совсем тебя Гин загонял, — сочувственно вздыхает Мацумото и, уже смеясь, добавляет: — С таким лейтенантом отряду и капитан не нужен!
***
Который день брошенные в шутку слова не дают Кире покоя, выжигая нерв за нервом. Ведь действительно, он давно сам справляется с отрядом. Даже не это главное: без Ичимару Кира опять будет свободным.
Сперва он надеется, что связавшая его нить реяцу растает, но со временем исчезает только иллюзия, что все было игрой. И если раньше он только подозревал, что его капитан - демон, то теперь Кира в этом уверен: ни одно кидо бы столько не продержалось. Погребенный под ворохом обрывочных мыслей, он не замечает, как одна, выскользнув из общего клубка, настойчивой цикадой зудит день и ночь. Возможно, смерть будет решением? Поначалу его пугает даже идея. Но постепенно она начинает казаться все более разумной и привлекательной. И он размышляет, можно ли убить демона, и если да, то каким способом. А почему нет, шепчет внутренний голос. Все живое можно сделать неживым. С этого момента картина захлебывающегося собственной кровью капитана прочно застревает на границе сознания Киры, оживает в мельчайших подробностях, стоит закрыть глаза. И уже кажется таким знакомым вкус липкой демонической крови, бешеное биение пульса на шее под напряженными пальцами, изо всех сил стягивающими шнурок...
Фантазии о смерти Ичимару захватывают его настолько, что граница между мыслями и реальностью в сознании стирается.
Он носит шнурок на запястье, но больше не играет в кошачью колыбель: ощущения пойманной в паутину бабочки более чем достаточно. Иногда ему кажется, что заклинание ослабевает и действие его все же не бесконечно. А порой — будто и не было того дня, когда он учил капитана плести сложнейшие узоры. Вот узел реяцу пульсацией вновь напоминает о себе, и Изуру почти уверен: он сам связал себя, вторя словам Ичимару.
Кира окончательно понимает, что болен. Разумеется, ни выматывающим тренировкам, ни льющемуся через край сакэ с таким недугом не справиться. Быть может, помогут прикосновения к чужому телу? Вряд ли - и тем не менее он становится буквально одержим сексом. Однако желающих разделить с ним постель с каждым днем все меньше: Шухей твердо заявляет, что не находит удовольствия в проснувшейся в Кире тяге к играм со связыванием, Рангику прячет глаза и синяки, а Момо только наблюдает за всем этим с жалостью. Кира равнодушно смотрит в наполняющиеся слезами глаза Хинамори и отстраненно думает: "Надо же, плохо уже настолько, что даже этой жалостью я готов воспользоваться". Шнурок продолжает обвивать шею сотрясающейся в рыданиях Момо, когда он молча уходит.
"Трахни его и успокойся", — с явным знанием дела комментирует ситуацию Ренджи.
***
— И-зу-ру.
От привычки капитана растягивать его имя у Киры сводит челюсти. Он поднимает взгляд от бумаг, и готовая взлететь с пальцев Ичимару адская бабочка падает замертво. Пыльца с ее крыльев оставляет на капитанском хаори черный след.
— Впечатляет, — вновь тянет Ичимару, не прекращая улыбаться, и небрежно отряхивает испачканную ткань.
Мертвая бабочка беззвучно планирует к ногам Киры. Он поднимает ее, некоторое время задумчиво рассматривает, а затем резко сминает в ладони.
— А меня так научишь? — невинно интересуется капитан.
Эти повисшие в воздухе слова становятся для Киры последней каплей. В Ичимару летит простейшее связывающее заклинание — всего лишь Хайнава — но усиленное яростью настолько, что его швыряет к стене. Кира мгновенно оказывается рядом.
— И что дальше, Изуру? — капитан намеренно не делает попытки освободиться, лишь выгибается и вжимается в пах лейтенанта. — Да ты хочешь меня!
На этот раз Кира не выдерживает насмешки и затыкает его наиболее логичным в данной ситуации способом. Впрочем, это мало похоже на поцелуй: он кусает губы Ичимару и жадно слизывает выступающие капли крови.
С этой секунды их словно замыкает в кольцо. Капитан хрипло, как-то нечеловечески смеется и не сводит с Изуру прищуренных глаз, в которых читается все тот же вызов: ну и что дальше?
А дальше все до смешного просто: порывисто шагнуть назад, рванув на себя ткань хаори, и ощутить, как чужое тело неожиданно послушно подается следом. В следующий миг Ичимару падает спиной на стол, ударяясь о гладкую поверхность локтями. Кира еще успевает подумать, что это, наверное, больно и что его бакудо было для капитана не более чем детской игрушкой, и тут же чувствует, как нити реяцу, намертво стянувшись вокруг побелевших от напряжения запястий, рывком притягивают его к Ичимару, заставляя вновь оказаться так близко, что становится трудно дышать.
Откуда-то изнутри удушливой волной поднимается ненависть. Наслаждаясь треском срываемой с капитана одежды и развязывая собственные хакама, Кира мимоходом думает о том, какой многоликой, оказывается, может быть смерть. Прежде она была либо долгом, когда он обрывал жизнь врага, либо горечью, когда доводилось оплакивать друга. А нынче чужая смерть кажется настолько желанной, что он до дрожи хочет увидеть, как она сотрет улыбку с губ Ичимару. Но сначала - он просто хочет его.
Капитан яростно шипит сквозь сжатые зубы, когда Кира без подготовки пытается протолкнуться в него, но при этом язвительно комментирует каждое действие лейтенанта, а потом равнодушно бросает:
— Смазка в верхнем ящике.
А ведь ему нравится, мелькает у Изуру мысль, пока он откручивает крышку с искомой баночки. Играть по правилам Ичимару тошно, но если подумать, разве когда-то случалось иначе? Щедро смазав себя, он подхватывает капитана под колени, одним толчком входит почти до упора и, не давая Ичимару перевести дух, начинает с остервенением вколачиваться в него. Тот стонет, как последняя шлюха, и подается навстречу, еще сильнее насаживаясь на член.
"Нравится вам быть сучкой, которую трахают?" — Кире хочется выплюнуть эти слова в лицо капитана. "Не обольщайся, лейтенант", — по-прежнему смеются сквозь марево похоти прищуренные глаза, и Изуру отчетливо понимает, что это его сейчас имеют. На душе становится еще более гадко. Глухо рыча, он смыкает руки на тощей шее Ичимару, хоть и знает: ему не по зубам отправить этого вечно ухмыляющегося демона на перерождение. А тот хрипит и, внезапно выгнувшись, кончает, сжимая Киру так сильно, что со следующим толчком тот достигает разрядки и, отпустив капитана, молча сползает на пол.
***
С уходом Ичимару в Уэко кошмар не заканчивается. Более того, становится ясно: это только начало. Бывший капитан по-прежнему жив, только теперь до него не добраться. Бессильная ярость день за днем сдавливает Кире грудь, как тонкие режущие нити — запястья. Ни повседневные заботы, которых прибавилось, ни все более краткий отдых не могут помочь.
Ночь за ночью ему снится одно и то же: вместо фальшивого Айзена со стены снимают труп Ичимару, и Кира не может отвести взгляда от бледной тонкой кисти, безвольно свисающей с носилок. Его приглашают на опознание, и он с осторожным восторгом рассматривает застывшее лицо, легко касается переставших наконец улыбаться губ, кончиком пальца очерчивает линию скул, медленно ведет ладонью по груди и, остановившись на мгновение, внезапно для самого себя запускает пальцы в зияющую рану, будто проверяя, на самом ли деле... и просыпается. Луна щедро заливает комнату мертвым светом, а член стоит так, что темнеет в глазах. Кира дрочит, с упоением дорисовывая в воображении картину того, что сделал бы с трупом капитана.
Проворочавшись с боку на бок пару часов, он наконец вновь засыпает. В этот раз Изуру снится, что он бабочка. Где-то там, в вышине — ласковое яркое солнце, к которому так хочется лететь побыстрее. Но руки Ичимару насильно удерживают его, не дают распахнуть крылья, безжалостно сминают, рвут их. И вот он уже вроде бы и свободен, а улететь не может. Он просыпается, и узел связавшей его реяцу пульсирует, не давая забыть ни на секунду, чьей игрушкой, теперь уже брошенной, он стал.
***
Ощущение свободы возникает внезапно. Обрушивается в разгар битвы над Каракурой — так, словно вросшие в него нити реяцу разом вырвали с корнем, но странным образом рана приносит облегчение. Задыхаясь от выкручивающей боли, Кира безумно смеется и поудобнее перехватывает рукоять меча...
***
Потом, уже гораздо позже, когда победители покрыты славой, а побежденные — позором, в Готее с размахом празднуют успех. Лучше всех в лейтенантской компании держится Шухей. Момо предсказуемо отсиживается в казармах. Мацумото после первой чашки сакэ начинает рыдать, и Кира получает пару звонких пощечин за отказ оплакивать Гина. Он уходит с праздника раньше других, еще засветло, и в блаженной тишине казарм растягивает на пальцах очередной узор.
Не так уж легко в одиночку удержать рисунок для двоих. Но едва ощутимое покалывание в руках, там, где прежде были паучьи нити, напоминает, что у его свободы может быть краткий срок.
Перевод: VanilLemon Sky под редакцией Л.Ч.
Команда: Руконгайские бродяги
Тема: О смерти
Название: Икоросэ, Шинсо!
Кол-во слов: 1509
Саммари: Кира против Менос Гранде.
читать дальше
Кира Изуру не был ни сильнейшим, ни слабейшим из лейтенантов. Его меч, звавшийся Вабискэ - Униженный - заставлял врагов сгибаться под собственным, многократно увеличившимся, весом, но сейчас он был бесполезен: менос был громаден, слишком громаден. Атаковать с земли было невозможно. Вдобавок, медлительный по природе менос обладал невероятной сокрушительной мощью и неотвратимостью тяжелого танка. Противостояние один на один с таким мог выдержать кто-то или более искусный, или просто хозяин более удачного меча. Тому же капитану Кучики и сикая бы хватило.
Но Кучики - это Кучики, а вот Кире, кажется, стоило приготовиться к смерти: вряд ли кто-нибудь придет ему на помощь, тем паче - кто-то из капитанов.
Вокруг была кромешная тьма, лишь вспышка молнии изредка взблескивала на лезвии вынутого из ножен занпакто.Порванная форма была измята, испачкана в крови, да к тому же промокла от пота и дождя, пока Кира убегал по задворкам Сейрейтея. Задыхаясь, он прислонился к стене, борясь за каждый вздох вмиг потяжелевшей грудью, в которую как будто ударили его же мечом, делая дыхание почти невозможным.Взгляд мутился от слабости, проливной дождь застил зрение водяной стеной. А Менос приближался, небрежно топча дома и стены на своем пути непрлично, нелепо кокетливыми белыми сапожками с загнутым носком.
Мощь миллиона пустых в одном теле – кошмар наяву любого шинигами. Убежать - почти невозможно, атаковать - безрассудно и бессмысленно. Чем может ему помочь дар его меча? Ну, потяжелеет у Меноса нога, так он только обрадуется...
А капитаны не придут. Такие уж они, капитаны.
Вот Ичимару-тайчо, например. Идеальный, замечательный кукловод, добрый и заботливый хозяин и Кира совершенно не возражал против роли его послушной марионетки и домашней зверушки.
Еще со времен учебы в Академии Кира преклонялся перед ним – нет, попросту обожал его, в ту пору третьего офицера.
А как не преклониться перед тем, кто еще ребенком убивал всех вышестоящих бойцов, пока не достиг того уровня, когда для победы над врагом ему стало достаточно просто слегка ослабить контроль над реяцу?
А его искусство обращаться с мечом - одновременно изящное, смертоносное и отмеченное высшим уровнем мастерства - Киру восхищало более всего. Пример для подражания, ориентир, идеал... впрочем, недостижимый.
Улыбка тайчо выражала все что угодно, кроме радости. С ним невозможно было встретиться взглядом и не затрепетать. Его мысли были тайной за семью печатями для всех - не исключая и Киру и потому все смотрели на Ичимару с нескрываемым ужасом - все, кроме наивного лейтенанта, во взгляде которого лишь читалось обожание, постепенно сменяющееся желанием… желанием отдать жизнь за своего капитана.
Ничего больше. Зачем что-то большее? Право, это было бы почти кощунством.
Кира подобно маленькому ребенку настойчиво добивался признания и похвалы своего Ичимару-тайчо.
Но так и не дождался, потому что Ичимару Гин ушел.
Ушел предавать Готэй, бросив своего лейтенанта и отряд без командования, а главное – поддержки. Кире даже в голову не приходило, что за маской безмятежности и несерьезности скрывались фальшь и обман. И сейчас Календула – цветок отчаяния и символ Третьего отряда – как нельзя точнее выражала состояние и чувства Киры.
Вконец измотанный, он согнулся пополам, пытаясь одновременно и отдышаться и придумать что делать с приближающимся меносом. Обжигающие капли пота вместе с холодной дождевой водой,текшей за шиворот, отнюдь не способствовали мыслительному процессу, сбивая с толку, заставляя мысли течь в совсем иное русло...
***
Глубоко за полночь, после убийства Айзена, Ичимару-тайчо не спалось. Редкий случай: не иначе, виной всему были обвинения, выдвинутые против него. Скрипнула створка сёдзи, отодвинутая в сторону, и Гин бесшумно скользнул внутрь. Кира не проснулся, продолжая еле слышно посапывать во сне в окружении недописанной кучи документов, уронив голову на скрещенные руки. Гин никогда не уставал наблюдать за ним: лейтенант был забавен до трогательности.
Сейчас Кира выглядел очень спокойным, умиротворенным: да, он несомненно справится, даже оставшись один.
Ну что ж, пора.
– Тайчо? – лейтенант стряхнул дремоту, потревоженный еле слышным шорохом шагов, вскинул голову. – Куда вы? – при виде капитана, направляющегося к двери, юноша окончательно забыл про сон.
– Спи, Изуру. – даже в темноте улыбка Гина наполняла комнату светом. Заметив крепкую хватку капитана на рукояти Шинсо, Кира не смог оторвать взгляд от тонких пальцев, крепко сжимавших гарду, изогнутую подобно змее; впрочем, ножны меч не покинул - уже хорошо. Значит, не тревога. Но спать все равно не хотелось.
Тайчо казался, как всегда, абсолютно спокойным, но Кира чувствовал – что-то явно не так – и внезапно все в его голове встало на свои места. Тайчо собирался сбежать. Скрыться от капитанских обязанностей, но самое главное – от подозрений в свой адрес. Кира отчаянно боялся, что это случится, ведь это так по-гиновски - особенно в нынешней ситуации - исчезнуть, не сказав никому ни слова и даже не попрощавшись!
Последний раз Кира жадно впитывал в себя образ капитана, пытаясь запечатлеть его в своей памяти навсегда. Больше - никогда - не увидит. Никогда. Такие, как тайчо - не возвращаются.
Сердце билось где-то в горле, а капли холодного пота неприятно щекотали шею. Поднявшись из-за стола, Кира встал за спиной Гина, смотревшего в окно. Лунный свет словно поглотил худощавую фигуру Ичимару Гина, утопив в невесомом серебре. В такие минуты начинаешь сомневаться: а было ли, кому уходить? Существовал ли, в самом деле, этот тайчо Ичимару Гин?
– Не волнуйся, И-зу-ру. Ты прекрасно справишься и без Ичимару Гина, нэ?
– Тайчо? О чем вы? – паника затопила сознание Киры. Дышать трудно и последние остатки надежды рассыпаются в прах от непринужденного тона вопроса.
Улыбка кицунэ незаметно сошла на нет, сменившись раздосадованным взглядом. Пусть редко, но Ичимару-чайчо позволял себе показывать истинные чувства. И это, видимо, в последний раз.
– Ты ведь хочешь и дальше служить в Третьем Отряде со своими соратниками? – спросил Ичимару, наклоняясь ближе к лицу лейтенанта и снова прячась за насмешливой улыбкой, – Верно, Изуру?
– Да…тайчо, – Кира склонил голову, прикусив нижнюю губу. Если Ичимару-тайчо принял решение, бессмысленно пытаться его отговорить. – Хочу.
– Ну вот и ладненько.
***
Возвращаясь в реальность после воспоминаний о недавнем прошлом, Кира все же набрался решимости, крепче сжимая рукоять Вабиске. Он до сих пор проклинал себя за то, что так просто позволил капитану уйти, что не предпринял ни малейшей попытки его остановить. От этих мыслей вскипала кровь, бешенство застило взор и Кира не заметил возникнувшие ниоткуда трещины на белоснежной стене Сейрейтея.
Гнев нельзя тратить на мелочные, эгоистичные порывы. Гнев надо тратить на Меносов. Для вящего блага Готэй-13, да.
Грохот рушащихся стен подобно грому разнесся по всему Сообществу Душ: кажется, пустой решил, что игру в кошки-мышки пора заканчивать. Ну надоело ему бегать за бестолковой мишенью, которую так трудно поймать. Всякому бы надоело. Ломать, крушить, рвать на части - это уж конечно куда веселее!
«Все или ничего» – подумал Кира, концентрируя всю оставшуюся реяцу в ладони, сжавшей рукоять. От страха его прошиб холодный пот, но дурён тот солдат, который уступает своему страху.
Когда гиллиан подошел на достаточно близкое для атаки расстояние, Кира решился:
– Омотэ о агэро, Вабиске! - упало в ночь тяжело, как свинцовые капли дождя.
С последним словом си-кая катана свернулась старинным серпом, готовая убивать. Тело сковало напряжение, ноги почти не слушались, но превозмогая себя Кира со всей яростью от посетивших его голову мыслей кинулся на меноса: несомненно, было самое время.
Его сюнпо было сейчас непревзойденным - вот бы кто-нибудь увидел. Обзвидовались бы. Помогли бы.
Вес врага удвоился, а кровь меноса липкой жижей облепила лезвие Вабиске.
Один удар. Смешно.
Гиллиан как стоял твердо на земле, так и продолжал, несмотря на мошку, тщившуюся атаковать его ноги.
Кира не был доволен. Ни один шинигами не будет доволен, нанеся лишь одну рану врагу. Что там, Кира был в ярости.
Еще одна атака, еще одна рана. Вес твари увеличился вчетверо.
Никакого эффекта. Хотя нет, эффект был: кажется, Менос решил все-таки разделаться с докучливым врагом перед тем, как продолжить крушить Сэйрейтей. Он развернул уродливое лицо к Кире, глаза, как прожекторы, прошивали тьму, выискивая цель.
Кира шарахнулся на ближайшую крышу, скорчился, зная, что сейчас - измотанный, едва шевелящийся от усталости, в окончательно промокшей форе, которая облепила его тело, пресекая все попытки сдвинуться с места и укрыться - он представляет собой идеальную мишень.
Один миг беспечной беззащитности - как он мог знать, чего это будет стоить?
Красный луч изо рта меноса разрезал стену проливного дождя.
Крик Киры рухнувшего от боли на поверхность крыши казался не громче самого дождя, не громче хруста костей и треска разорванной плоти. Лежа в луже холодной воды, которую никогда не сможет согреть хлеставшая отовсюду горячая кровь, Кира поначалу подумал, что тонет. Лучше бы он и вправду тонул. Вода, казавшаяся черной в ночи, теперь казалась еще и густой, как нефть или что-то наподобие от смешавшейся с ней крови.
Боль заглушала все чувства, и вскоре Кира не мог точно определить билось ли все еще его сердце или нет. Он просто знал:он умирает, внутренние органы отказывают ему один за другим. Он ловил воздух, как рыба, выброшенная на сушу, и чувствовал, что его легкие уже не в силах дышать.
Он попытался было, последним отчаянным движением воли, подлечить себя с помощью тех немногих целительных кидо, что он еще помнил, но вовремя понял: это бесполезно. Тут не могла помочь даже Унохана-тайчо.
На последнем издыхании, на последней капле сил он попытался дотянуться до упавшего рядом Вабискэ. Не для сражения - какое уж тут сражение! - нет, просто... Коснуться рукояти. Умереть не в одиночку. Умереть как надо, как правильно.
Не в одиночку.
Не вышло.
Веки налились тяжестью и Кира устало закрыл глаза. Он сдался.
– Икоросэ, Шинсо!
Что может быть лучше, чем, умирая, услышать голос капитана еще раз?
Кира умер счастливым.
Название: Новые Боги
Автор: Vitce
Тема: О смерти
Команда: Блич_Спецназ
Персонажи: Ямамото Генрюсай Шигекуни, Кёраку Шунсуй/Укитаке Джууширо, Унохана Рецу.
Жанр: экшн
Рейтинг: PG-13
Размер: 2931 слово
читать дальше
Во славе и блеске, в пурпуре и парче, в аромате благовоний и сладковатом духе тлена шествуют по Сейрейтею тысячи, миллионы смертей во плоти. Скалятся звериные морды, смеются застывшие гримасы, плывут в паланкинах неясные маски, порождающие священный трепет. Внутри каждой – сочащийся гной, волны безумия и бледные призраки смертельной болезни. Единственный день в году, когда Боги Смерти покидают свои высокие башни.
По традиции, с летним шествием совпадает и церемония представления будущих глав кланов Собранию Богов. Говорят, тот, кто смотрел в их лица, не скрытые масками, уже никогда не будет прежним.
Реют сотни знамён, пляшут на ветру многоцветным пламенем. На юных аристократов благосклонно взирают древние Боги, и глаза их в прорезях масок сияют золотом безумия и больной зеленью.
С самой зимы Генрюсай только и слышит, что жалобы от своих старших учеников, которым впервые предстоит нести гербы своих кланов. Многослойные одежды, правила поведения, наставления старейшин – какому мальчишке всё это понравится?
И вечные насмешки Рецу уж точно не способствуют их хорошему настроению.
Ямамото готов отдать очень многое за то, чтобы пойти с ними. Он учит их быть настоящими воинами, и совсем скоро Укитаке и Джууширо поднимут мечи во славу своих кланов, во имя божественных имен. Если вдуматься, вот он – их первый бой.
Учителю остается только наблюдать со стороны.
И сейчас, глядя на них, Ямамото не видит в этих выцветших лицах знакомых черт.
Шунсуй – нет, наследник клана Кёраку – неестественно бледен. Его побелевшие пальцы с силой сжимают древко мона, вышитого на небесно-синем шелке. Губы же застыли в такой жуткой улыбке, что больше всего сейчас он напоминает человека, умершего страшной смертью.
У Джууширо выступают над верхней губой бисеринки пота, а волосы липнут ко лбу, и он похож на хрупкую фарфоровую куклу. Лицо неживое, словно нарисованное.
Генрюсай бросает взгляд вправо, уже догадываясь, что увидит. Рецу, умная, рассудительно-язвительная Рецу, привыкшая выживать в любых условиях, похожа на изваяние. Как она ни насмешничает – хорошо хоть отучилась от крепких выражений и руконгайского жаргона – Шунсуй и Джууширо для нее уже всё равно что братья. Видеть их такими мучительнее, чем оказаться на их месте.
Они так напуганы, все трое. Дети, обнаружившие, что чудовище из детских сказок существует и стучится в дверь, чтобы посадить их в мешок.
Ямамото жалеет о долгих вечерах, когда рассказывал им о древних обычаях, о Богах Смерти, которые живут в высоких башнях, вечно исторгающих пряно-сладковатый дым жертвенников.
Войны и голод, лихорадка и чумные поветрия, ещё трепещущие сердца, вырезанные из живых тел, и младенцы в чреве огненного быка – вот что такое их Боги.
Это всё его глупая вера, что мальчишки, воспитанные им, вырастут и смогут изменить мир, преломить ситуацию. Что Общество Душ станет чуть лучше. Ну и чем же он отличается от наивного подростка?
Внутри всё переворачивается, стоит взглянуть на прямые спины в парадных кимоно. Тёплый солнечный день меркнет, задушенный хлопающими на ветру знамёнами и звоном монет, катящихся по мощеным дорогам. Жара плавит воздух, кругом продают какие-то угощения, но Генрюсай знает глубоким внутренним чутьём, что Шунсуй не предложит больше купить закусок и сбежать на речку, не потащит на закорках через гущу толпы слишком, по его мнению, хрупкого Джууширо, "а то затопчут".
Генрюсай смотрит в хвост давно уползшей процессии и крепче сжимает рукоять меча на поясе.
Остатки их солнечного детства утекали между его пальцами, а он и не заметил.
***
У них уже давно свой собственный язык жестов, Генрюсай не знает значения и половины. Джууширо довольно взгляда, чтобы Шунсуй растворился в тенях и атаковал с нужной стороны.
Они очень разные, но когда стоят плечом к плечу, об этом просто забываешь. Годы, проведенные неразлучно, сделали их лица неуловимо похожими. И свет ложится совершенно одинаково на широкие смуглые скулы Кёраку и светлую кожу Укитаке.
Среди аристократов давно уже ходит поговорка об их кланах: "Говоришь "Кёраку", подразумеваешь "Укитаке", говоришь "Укитаке", вспомни "Кёраку".
Они ближе друг другу, чем кто-либо на свете. Дважды Генрюсай, заглянувший не ко времени в гости, заставал их вместе.
Когда темное, смуглое тело яростно сплетается с жемчужно-бледным, сложно заметить границу между ними. Только острый взгляд глаза в глаза. Только лица – невероятно живые и сосредоточенные. Будто каждый из них хочет навеки запомнить эти мгновения. Пальцы Укитаке, привычные больше к мечу, чем к ласкам, стискивают смуглые плечи, до боли, до синяков, норовя врасти плотью в плоть, сделаться единой душой. И чтобы никто не разделил, чтобы даже во мраке могильной тиши, в череде новых рождений оставаться рядом.
В Угендоу за последние десять лет уже третий раз объявляют смотрины невест, и с каждой новой Джууширо все бледней. Шепчутся, что снова избежать свадьбы ему уже не позволят.
Парные занпакто сверкают в руках обоих. Генрюсай еще помнит, какого труда стоило Шунсую выучиться равно владеть обеими руками. Отставать хоть в чём-то он не собирался.
Теперь они – зеркальное отражение друг друга.
Короткий звон сталкивающихся клинков сливается в неумолчную песню, звонкую, яростную, прекрасную в своей завершенности. Упоение боем, а не убийством, трезвый взгляд на себя и на противника и уважение к нему. От своих учеников Генрюсай большего и желать не может.
Дождь плывет над далекими крышами домов, отгораживает всех троих от мира монотонной стеной слабого шёпота и окружает ореолом из мерцающих, дрожащих в предвечернем воздухе капель.
Тучи клубятся. Бегут по прибитой дождем пыли густые сизые тени, и каждая может таить в себе очередную опасность. В тенях, в цветах или их отсутствии – сила Кёраку. Непредсказуемая и страшная. Ямамото сам учил его раскрывать себя, видеть внутренний меч – самую суть любого воина.
Парные мечи едва не срезают Ямамото подошву варадзи, спасают только натренированная за столетия интуиция и скорость реакции.
– Ох, совсем вы загоняли вашего старого учителя, – улыбка, немного грустная, едва касается его губ.
– Что-то ты, Яма-джи, прибедняешься, – Кёраку подставляет лицо настойчивым прохладным каплям и весело добавляет. – И не постарел ты ни на год. Девушки до сих пор тебя больше любят.
Когда Шунсуй – с положения теперь уже почти равного – позволяет себе немного подурачиться во время тренировок, можно даже поверить, что ничего не изменилось. Что годы сражений, смертей, войн и клановых интриг не убивают частичку души.
– А тебе и завидно, да, Шунсуй? Ни одной юбки не пропускаешь! – Укитаке качает укоряюще головой.
Кёраку только усмехается. Они оба знают, что, несмотря на репутацию непроходимого волокиты, все его слова – простая галантность по отношению к дамам, ничего более.
– Ох, мальчики, мальчики, – Генрюсай думает, что учительское бремя, невыносимо тяжкое порой, наваливается на плечи похлеще лишнего столетия жизни. Заглядывая в спокойную гладь пруда возле додзе, он видит, как тускнеет постепенно пламя волос. – Вредно это – старым костям под дождём мокнуть. Что-то мне казалось, мы сюда не разговаривать пришли.
Кёраку и Укитаке переглядываются. Серый взгляд сплетается с тёплым, карим теснее любых объятий, ярче поцелуя. Они всегда знают, что хочет сказать другой, и легкое движение головы Джууширо – скорее уточнение, чем острая необходимость.
Кёраку уже летит, подхваченный тенью, и проваливается в нее, сжимаясь в комок, напрягаясь перед выпадом, от которого так сложно будет увернуться. А Укитаке выпускает назад все огненные атаки, поглощенные его занпакто, и Генрюсай не может угадать, откуда вынырнет Кёраку. Тени пляшут в неверном пламени.
И все же Ямамото успевает – пёстрые цветы на вызывающе дешевом кимоно Шунсуя предают его.
Парные мечи сходятся с его занпакто, и в ту же секунду живота касается щекотно, сквозь одежду остриё клинка Джууширо.
Ямамото смотрит на них, едва прячущих торжествующие улыбки, и чувствует, как горчит на губах летний дождь. А потом встречает их взгляды – темные, понимающие, открывающие пройденный ими к этому мигу путь – и весь мир оборачивается горечью.
– Пойдёмте-ка, мальчики, – произносит он бесцветным голосом. – Напоите вашего старого учителя тёплым саке. Надо нам поговорить.
***
Кровь тягучими каплями срывается в снег, и над белизной валит густой пар, пахнущий ржавчиной, нагретым металлом и совсем неожиданно – мокрой шерстью. Генрюсай чуть поворачивает лезвие меча и переступает через месиво, запёкшееся чёрной коркой. Кое-где чернота лопается, сверкая розоватым, противно поблёкшим нутром.
В очертания лучше не вглядываться – мясо оно и есть мясо.
Давным-давно – Ямамото с усмешкой вспоминает те времена – его рвало от одного только вида, и он клялся со всей серьёзностью никогда не использовать занпакто.
Шунсуй вырастает из тени справа и кивает, на взмахе обоих мечей рассекая очередного жреца пополам.
– Нижние уровни проверили, все чисто. Идем наверх?
Колонны зала тонут в сладковатом синем дыму: то ли курятся еще жертвенные жаровни, то ли занялась где-то кедровая обшивка стен. Джууширо выплывает из синей пелены бледный и полупрозрачный – самый настоящий призрак. Половина лица покрыта стянувшейся и подсохшей кровавой коркой. Судя по спокойному серьёзному изгибу губ, кровь эта чужая.
За его спиной приземляется на пол лёгкая поджарая Унохана. Волосы взлетают полотнищами чёрных крыльев и опадают за спину.
У неё хищная улыбка, и возникает невольно вопрос, скольких поглотил за этот вечер её занпакто. Минадзуки, пригодный равно, чтобы спасти и чтобы растворить в себе, присваивая силу противника, – один из самых опасных мечей.
Внизу в коридорах ещё кипит кровавая горячка боя, выплёскиваясь на улицы, вспыхивая то и дело огненными языками, вылизывающими крыши. Сверху всё это кажется страшным и одновременно прекрасным театральным действом.
Строгие линии высоких святилищ такие скупые, что они похожи на четырехгранные копья, направленные в небо. Длинная галерея башен: на верхушке каждой жгут мирру и драгоценные травы.
Джууширо запрокидывает голову и жадно глотает холодный свежий воздух вместе с белой пылью лёгкого снега и дымом жертвенников.
Ямамото смотрит вперёд, туда, где двигаются нестройным рядом причудливые тёмные фигуры.
Здесь, в своих владениях, никто из них не прячет лиц за золотыми чеканными масками или шёлковыми вуалями. Повелительно взлетают белые костлявые пальцы, ловят воздух, сжимая ветер в кулаке.
Страшнее всего то, что они так похожи на людей. Будь это звери, демоны, полулюди, меч поднять было бы легче.
Живые, настоящие, вылепленные светом пожаров и густыми синими тенями Боги Смерти стоят перед ними и смотрят странно бесцветными, пустыми глазами. На секунду Генрюсаю чудится, что их лица затянуты липкой паутиной бесконечной усталости.
– Вы пришли занять наше место, – высокий сухой старик, Энма, именуемый Великим Царем, смыкает руки на эфесе меча.
– Мы пришли уничтожить вас, – шаг вперед дается Ямамото невыносимо тяжело. Ветер насмешливо бросает ему в лицо его собственные рыжие пряди, похожие на языки пламени. – Люди больше не обязаны умирать по вашей прихоти.
Зачем и кому нужна смерть, если душ в двух мирах равное количество, и они лишь ходят по бесконечному кругу? Кто станет воевать, если нельзя будет убить противника?
Где-то в глубине души он знает, что думает на самом деле не о человечестве, а о маленьком домике с большим садом и полем. О собственном желании больше никогда не ощущать под пальцами оплётку рукояти. А ещё о том, чтобы Джууширо и Шунсуй могли лежать голова к голове не только на тайном ложе и никогда не встали на поле боя друг против друга. Чтобы Рецу, у которой талант к целительству, больше не разрушала то, что должна чинить.
И чтобы десятки его учеников пили саке ради веселья, а не топили в чашах свои кошмары.
Кто-то из Богов коротко и сухо смеётся, не разжимая губ.
– Ты наивен, человек. Но силён. – Но-дачи скрежещет в руках Энмы, вспахивая гранитные плиты, как простые плетёные татами. – Нападай.
В первую секунду Ямамото ещё следит краем глаза, как рассыпаются его ученики, находя себе противников, как вызванивают, пробуя друг друга, мечи. Потом остаются только выпады и защиты, атаки и уходы от ударов.
Меч – его суть, вид и образ мыслей.
Своим металлическим поющим нутром, Генрюсай чует, что противник сильнее. Вот только дерётся почему-то вполсилы.
И падает медленно-медленно. Пронзённый насквозь, распластанный как диковинное сухое насекомое, Энма закрывает глаза. Губы его кривятся в последней, живой, яркой, счастливой улыбке, а Ямамото душно и страшно от ощущения неправильности. Кровь из рассечённого накрест лба заливает один глаз, и рукав мгновенно промокает, стоит приложить к коже.
Смерть умирает всеми своими сущностями и проявлениями, рассыпаются сухие кости, и разливается кровь. Меч Джууширо вырывается из короткого серпа Осириса и взрезает бледную кожу, покрытую уродливыми буграми шрамов. Этого Бога будто бы собрали, как мозаику, из множества кусков.
Шунсуй усмехается краем рта, и меч Самди ломается пополам. Тот только кивает, лихо заламывая шляпу и оправляя диковинную одежду. Известный любитель выпивки – не зря же ему жертвуют самое крепкое, самое забористое пойло – женщин и игр с людьми, он уходит смеясь. Его глаза, зелёные, как ядовитая настойка на травах, как опиумный дым, устремлены на Кёраку. И в них – толика жалости.
На бледный прах, смешанный со снегом, ложатся хлопьями пепла чёрные перья. Два силуэта разлетаются и снова сшибаются в небесах.
Мечутся спутанные пряди Уноханы, обрамляя бледное узкое лицо, подсвеченное пляшущим огнём пожарища. Огромная алая пасть Минадзуки все увеличивается в размерах. Морриган распахивает вороньи крылья во всю ширь и зло клокочет, древняя, страшная, почти безумная, как и все самые старые Боги. Кровь маслянисто блестит на вороньих перьях.
Ямамото поспешно опускает голову. Его ученики сходятся в бою с новыми противниками, и он поднимает меч.
Перья падают сверху дождём, и слышится жуткий приглушенный хруст сминаемых птичьих костей.
Рассвет вспарывает небо, растекаясь лимонно-желтыми, блекло-розовыми, молочно-мутными полосами. Плиты, по которым Джууширо ступает, пошатываясь от усталости и поскальзываясь, запятнаны уже остывшей, противно-рыжеватой кровью. Он почти падает на Кёраку, и они так и стоят, поддерживая друг друга в странном равновесии. Унохана покачивается, широко расставив ноги, смотрит упрямо из-под слипшихся от чужой крови прядей и шепчет одними губами, что мужчины – дураки. Позволяют себя ранить, а ей потом лечить. Вся её кожа покрыта длинными глубокими следами когтей.
Победители.
Внизу – выгоревшие до чёрных закопчённых остовов дома, под ногами – пепел, кровь и прах.
В груди так тесно, что совсем нечем дышать.
***
– Передали из Инудзури, там ещё один! – Мальчишка-ученик жадно хватает воздух ртом, сгибается пополам, пытаясь отдышаться и внятно сообщить, куда торопиться воинам.
– В Генсее тоже, – Укитаке запрокидывает голову и трёт переносицу. В последнее время у него всё чаще случаются приступы головокружения и усталости. Рецу ругается, что он работает слишком много для истратившего все свои силы в недавнем бою.
Отдыхать им некогда.
Уничтожать монстров легко – они слабы и глупы, хоть и велики. Но их становится больше с каждым днём. А люди умирают.
Заведённый миром порядок продолжается и без Богов Смерти.
И некому теперь следить, чтобы все умирающие попали, куда им должно. Мирные души перерождаются в чудовищ, желающих только пожирать, утоляя свою бесконечную боль.
– Кто там свободен?
– Момото, Кото, Кучики. Юко уже вернулась, но она ранена, – Ямамото закрывает глаза и вспоминает лица учеников, которые пришли под его знамёна – все до единого.
Но этого мало.
– Юко отправьте к Рецу. В Генсей пошлите Кучики и Кото. В Инудзури пусть идёт Шунсуй. Момото останется на посту.
– Унохана-семпай просила сообщить, что если ей не сформируют отряд медиков, она забудет загнать Минадзуки в ножны, – Шунсуй всё также умеет дурачиться в любых обстоятельствах.
Укитаке бросает быстрый надломлено-жалобный взгляд ему вслед и сосредоточенно хмурит чётко очерченные брови. Кисть скользит по листу, занося в архив очередные важные сведения. Его стол загромождён кипами старых бумаг, найденных в одной из башен. Документы и свитки расползаются вокруг сами собой, как живые, и заполняют комнату.
– Опять Генсей! – Ямамото прикрывает глаза и касается рукояти своего занпакто. Тёплая.
Огонь, вечно полыхающий внутри стали, приносит в душу спокойствие. Теперь можно и встать со своего места.
– Я сам.
Взгляд у Джууширо усталый, бесцветный – ему совсем не нравится чувствовать себя бесполезным и ни на что не способным.
Хотя на самом-то деле, не так уж он бесполезен. Долгие два года спустя именно он находит в пыльных бумагах с дальних полок спасительные сведения. "Трактат о Новых Богах, Равновесии Мира и Оправлении Ритуалов", – гласит заголовок, и Ямамото разворачивает свиток трясущимися руками.
На плечах – вся тяжесть мира.
***
Годы – понятие относительное, длительное и неопределённое. В одном году триста шестьдесят пять разнообразных дней. Эти дни содержат в себе восемь тысяч семьсот шестьдесят часов. В пересчете на минуты и секунды и вовсе выходят пугающие числа. Каждую минуту человек смотрит в себя и видит там привычное, спокойное и знакомое.
Минута самодостаточна. Когда начинается новая, всё внутри такое же привычное. Но совсем другое. И невозможно заметить, что изменилось в тебе да и в других, пожалуй, тяжело.
События, слова, минуты и дни нанизываются на стержни лет, и бесконечную цепь изменений различаешь лишь оглядываясь назад.
Ямамото смотрит на мягкую улыбку Рецу и машинально соглашается. Да, Готею совершенно необходимо доставить новые образцы лекарств из Генсея.
Её коса – заплетённая вперёд, чтобы не иметь даже возможности поднять меч – скользит змеёй в такт кивку. В спокойных тёплых глазах на свету вспыхивают едва заметные жёлтые искры. Морриган, безумная Ворона Битвы, которую почитали полувымершие варвары, отдала ей слишком много, и ответом подступающему сумасшествию стал отказ Рецу от сражений.
Волосы она больше не расплетает.
Она всё надеется отыскать лекарство от болезни, играющей в страшную игру с одним из самых дорогих ей людей. Бог, убитый им и отдавший свою силу, отомстил самым страшным образом. Теперь тело Джууширо уверено, что когда-то было разрублено на сотню частей и вновь собрано. Иногда отказывают лёгкие. Иногда – сердце или почки. Кёраку сидит у постели и смотрит часами на капельницы, дыхательные трубки, на бледные тонкие запястья, и в глазах его все меньше прежнего мальчишки-Шунсуя. Он всё ещё шутит, много пьет и отвешивает неизменные комплименты женщинам, но за этим все больше проскальзывает изысканность чужих вычурных жестов и насмешливо-болезненная зелень глаз.
Ямамото зло смеется в пустоту кабинета и скользит по старой привычке пальцами по перекрещенным шрамам – вечному напоминанию о содеянном.
Его ученики до сих пор расплачиваются за глупость учителя. И будут платить свою цену до конца времен.
В день, когда у Джууширо впервые отказали лёгкие, Ямамото взглянул в глубину пруда у новой, едва отстроенной больницы и увидел, как пламя волос гаснет под седыми ручьями прядей.
Они все слишком устали, хоть и не говорят об этом. Теперь уже их называют шинигами. На вершинах башен больше не курятся жертвенники, а Ямамото делает все, чтобы власть принимать решения оставалась у Совета Сорока Шести. Вот уж кем они не станут – полубезумными тиранами.
Роль Богов тяжела, если валится на плечи нежданно. Пусть теперь их больше, а машина Готей-13 работает гладко, почти без сбоев. Пусть у них есть смена: Анубис ведет в бой Седьмой отряд, а юный Танатос, встав во главе Десятого, только учится быть Богом.
Они устали, и когда их взгляды сталкиваются, Ямамото читает тихую, невысказанную надежду. Рано или поздно придут те, кто назовёт их порождениями тьмы. Те, кто скажет, что их время прошло, и миру пора вздохнуть спокойно.
Они, пожалуй, не будут слишком сопротивляться. Разве что для виду. И закрывая глаза, узнавшие слишком много, посмотрят в последний раз на своих убийц. С жалостью.
Название: Десять шагов
Автор: Мей Подколодный
Бета: Rudaxena
Персонажи: Хирако/Айзен
Рейтинг: R
Размер: мини (1815 слов)
Жанр: ангст, психоделика
Дисклеймер: Bleach © Kubo Tite
Размещение: запрещено.
читать дальше
Древний, древнее даже Общества Душ, китайский мудрец говорил: «Путь в тысячу ли начинается с одного шага». Эта надпись была вырезана кем-то на дереве по дороге в отряд, и взгляд вечно цеплялся за неровную, словно пьяной рукой вспоротую кору.
Айзен, ступая по дощатому настилу, дышал спокойно. Мысли перетекали, как масло в воде, не смешиваясь, с каждым шагом, оформляясь пузырчатыми, объёмными образами прямо перед глазами; звуки доносились как сквозь толщу воды. Странно было бы за годы заключения не сойти с ума.
Шаг.
Молодой лейтенант входит в офис отряда. Дежурный обмен репликами, а затем воздух вдруг становится слишком тяжёлым. Взгляд глаза-в-глаза, совершенно недопустимый по этикету – впрочем, этикет перестанет волновать его совсем скоро.
Хрипловатый, ленивый голос капитана вскрыл тишину. После она заполняла каждую паузу в их коротких диалогах душной пеленой, пронизанной короткими взглядами.
- Мой новый лейтенант, ха?
Не оценил, разумеется. Соуске к тому времени научился искусно скрывать рейяцу, накрывать бушующий внутри океан силы непроницаемым колпаком. Позже он сумеет концентрировать его, сжимая до практически бесконечной плотности.
Многих удивлял его подъём по карьерной лестнице. Скромный, тихий юноша, таскающий туда-сюда толстые пачки бумаг, скрупулёзно проверяющий документы на незначительные огрехи, – и бесконечно строгий во всём, что касается правил, жарко отчитывающий подчинённых за малейшие провинности.
Никто не знал о его плане.
Шаг.
Первая ночь, проведённая вместе. Та ещё романтика: наутро следовало сдать годовые отчёты о работе отряда. Тогда Айзен понял, что капитан Хирако терпеть не может заполнять ведомости, что он готов тянуть до последнего, только бы не браться за ненавистные бумаги.
Под узкую длиннопалую ладонь он подкладывал тонкий лист гладкой коры. Если рука соскальзывала на сухую бумагу, Шинджи едва заметно морщился и ёжился. Резко сдувал мешающую чёлку и раздражённо отбрасывал лезущие в лицо соломенно-жёлтые пряди. Задумчиво кусал кисточку, прикидывая, куда ещё могли уйти деньги, выделенные на хозяйственные нужды. Лейтенант записывал даже такие малозначительные факты в досье. Требовалась вся возможная информация.
Это ведь только поначалу Хирако был лишь очередным этапом.
Шаг.
Шинджи лениво раскачивается на стуле, запрокинув голову. Под натянувшейся на уязвимом горле кожей медленно ходит кадык. В кабинете невыносимо жарко, пот струится градом, а солнце ещё даже не в зените.
За окном слышны короткие крики тренирующихся офицеров. В их распоряжении – целый пруд и колодец, прохладной водой можно освежиться в любую минуту, и никто не обратит внимания на запыленные таби и колом стоящие от пота косоде.
Хирако резко возвращает стул в исходное положение. Скучающими, мутными глазами обводит офис и поднимается. Он ходит кругами, в раздумьях забываясь и роняя папки с отчётами.
Айзен следит взглядом за капитаном. Жадно. Каждый жест, каждая деталь имеет значение в его плане.
Пока он думает именно так.
Шаг.
Сейчас в нём нет страха. Боится ли приговорённый к смерти?
Весть о восстановлении Сокиоку ударила церемониальным колоколом. Обмывание, белые одежды – странно, что оставили, ведь стоило бы остеречься подобного напоминания о его прошлом. Ошейник, красные ленты. Палачи идут медленнее, чем он, пропуская вперёд, со всех сторон – шёпот. Его до сих пор боятся, хотя Айзен потерял счёт времени уже на второй сотне лет. Выученный наизусть несовершенный, отвратительно неровный прямоугольник стены прямо напротив да кусок пола – всё, что он мог видеть, теперь позади.
Впереди огненная птица.
Шаг.
Верхушка Сейретея собралась вокруг конца помоста. От них пахнет неприязнью и страхом. Соуске даже не обращает внимания на знакомые повзрослевшие или постаревшие лица – он ищет самое важное.
Находит, и внутри всё переворачивается.
През-ре-ни-е. Хирако, заново отрастивший свою гриву, смотрит на него, словно на насекомое.
Шаг.
- Твою!..
Шинджи вскидывается со стула и отлетает к противоположной стене. Айзен удивлённо провожает его взглядом.
- В чём дело, капитан?
- Убери немедленно эту дрянь! – голос звенит, губы кривятся, обнажая широкие зубы. В стекло настольной лампы упорно бьётся мотылёк, по стене скачет огромная тень. Соуске спокойно ловит его и выпускает в темноту. Капитан громко выдыхает, а потом возвращается на место. Он явно недоволен, Айзен прячет улыбку, но тихий одиночный смешок всё-таки сложно сдержать.
- Да! Я ненавижу, терпеть не могу бабочек! – Хирако взрывается, вспыхивает моментально, молниеносно оказываясь вплотную рядом с Соуске. Зло смотрит в глаза, так, что лейтенанту впервые в жизни отказывает тело.
- Я вовсе… - ему не дают договорить, грубо целуя.
Шаг.
Цикады тихо стрекочут в кустах, а прохладный ветер немного сбивает жар с пылающего лица.
Конечно, никто не сможет его обвинить. Кеккай капитану удавался едва ли не лучше остальных заклинаний. И это явно не было похоже на попытку подняться по карьерной лестнице. И стол слишком грубый.
И уж во всяком случае он не был бы снизу, если бы всё пошло согласно плану!..
Там, на помосте, через сотни лет он не удерживается от тихого хмыка.
Встреча с Хирако на самом деле была началом конца.
Шаг.
- Передай папку с отчётами по работе на грунте.
Айзен молча подчиняется. Он всё ещё надеется на то, что его слежка за Хирако нужна для дела. Но это ни в коем случае не оправдывает заброшенного досье, ежевечерних тайных вылазок в купальни и того, что солома в его воображении внезапно превратилась в золото.
Соуске даже перестала раздражать неуловимо лошадиная улыбочка капитана.
Он старается забыться. Проводит дни напролёт с подающим большие надежды мальчишкой по имени Гин, с чрезвычайно опасным Тоусеном, чья слепота, направленная против Айзена, могла сыграть на руку Сейретею. Он методично обрабатывает обоих, внушая нужные мысли, соблазняя силой, властью, невиданными богатствами и женщинами.
Судя по странным взглядам Ичимару, часть о женщинах даётся Соуске с трудом.
Шаг.
Сотня лет должна была стать спасением, но жгучий стыд не оставляет его и теперь. Весь гениальный, продуманный до последней мелочи план – стать истинным Королём, Богом и властителем всего сущего – внезапно выворачивается гнилым мясом наружу.
Каждое его действие – очередная попытка доказать, что он не слаб. Что он – истинный муж. Что он, менос побери, достоин своей силы, своих знаний, своего искусства. Кьёка тихо смеётся в сознании, Гин мерзко улыбается, в момент вознесения в Уэко ему кажется, что и Тоусен всё понял…
Его слабость, его жалкие «ещё» и «да», его рваные выдохи и стоны, его руки, цепляющиеся за хаори и перебирающие волосы. Его широко раздвинутые ноги. Его. Подставленный. Зад.
Шаг.
Доска скрипит под ногой особенно громко, и Айзен рывком возвращает сознание к реальности. Это – последний?..
Взлёта он не помнит. Огненная птица, дух истинной смерти, несётся на него с диким клёкотом, толпа внизу торжествующе ревёт, а он так хочет наконец избавиться от жгучего, невыносимого стыда, что подаётся навстречу…
***
Айзен со стоном открыл глаза. Кривая, царапающая взгляд стена совершенно не изменилась. На полу в уголке начала расти плесень.
Сколько лет прошло. Сколько ещё пройдёт.
А ведь сначала он даже пытался распланировать этот несчастный десяток шагов перед Сокиоку. Подумать о самоочищении, попробовать раскаяться, взглянуть в последний раз в знакомое до боли небо – единственное, что не менялось и за тысячи лет.
Соуске сжал и разжал пальцы.
Во время суда он не боялся совершенно. Даже позволил себе, Всемогущему и Великому, подшутить над стариками из Совета. В самом деле, что такое тюремное заключение для него, собравшего три истинных сокровища воедино, объединившего их в собственном теле? Меч – форма зампакто, зеркало – его суть, сокровище – Хогиоку. Что такое двадцать тысяч лет для него, познавшего истинную природу вещей, для него, победившего саму смерть, для него, кто ближе всех подобрался к безграничной власти?
Оказалось, Совет знал, как его наказать. Айзена вновь погубила самонадеянность: он явно недооценил силу собственной памяти. Сознание услужливо подливало масла в огонь, пылающий внутри, и на огне этом корчились остатки человечности. Он полыхал вначале презрением, затем ненавистью и злобой – к себе, потом к миру, – а теперь вот – равнодушием.
Лениво, словно чётки, перебирал ворох разрозненных воспоминаний. Удивительно, как ловко и складно ему удавалось упорядочивать свою жизнь, жизнь подчинённых, союзников, врагов, как искусно он переплетал судьбы – а в собственной голове порядок навести так и не удосужился. Он глубоко вдохнул и выдохнул спёртый воздух подземелий. Пахло пылью, сыростью и мертвечиной.
Соуске вспоминал свои надуманные победы. «Это всё нужно для нашего общего дела», - и убеждал он не Гина, а себя. Подлый предатель догадывался обо всём с самого начала, но его почти удалось вовремя обезвредить.
Строительство Лас Ночес, уродливой каменной громадины с бесконечными коридорами, залами и комнатами. Без лишних декоративных элементов (он склонялся к минимализму во всём), но с невероятной претензией на нерушимость. Глупец. Себя Айзену удалось обдурить без помощи зампакто.
Он лично ломал каждого арранкара, не доверяя эту процедуру никому, в особенности Ичимару. Тот, надо сказать, никогда не просил об этом, предпочитая тянуться за чужой силой, а не демонстрировать лишний раз свою.
С одними Соуске был нежен и ласков, как полагается благородному правителю, с другими – груб и жесток, как истинный тиран. Никто, казалось, и не подозревал, как трусливо дрожали колени, как он судорожно хватался за левое плечо с едва заметным шрамом во сне, как панически боялся того, что правда всплывёт наружу.
А потом началась настоящая паранойя. Каждый взгляд и шёпот он принимал на свой счёт. Будто Хирако сам пришёл в Уэко Мундо и растравил души его подданных. Всюду мерещились надписи с постыдным, гадким содержанием, он ловил в чае записки, бережно складировал все доказательства и с ужасом обнаруживал на следующий день пустые сундуки, до которых, по сути, никто не мог добраться, кроме него.
И вот тогда он обрушился на Каракуру.
***
Дверь в камеру неожиданно приоткрывается – удивительно, он давно привык к тому, что, когда он готов умереть от голода, перед носом появляется поднос с безвкусной едой. Впрочем, на сей раз повод действительно выдающийся.
Он не верит до последнего. Щедрый ужин, омовение молчаливыми женщинами, старательно скрывающими гадливость, тонкий хлопок и шёлк белых одежд, благовония, целый час на моральные приготовления… Всё слишком похоже на правду, чтобы быть ею.
И на этот раз он о стольком не успевает подумать, время словно сошло с ума, оно больше не тянется липким мёдом, а стремительно несётся мимо, отгрызая себе драгоценные минуты.
Шаг – и солнце яростно бьёт в глаза. Шаг – и в уши врезается гул множества голосов. Шаг – и по нервам бьёт безумная смесь чужих рейяцу, в которой невозможно найти знакомую. Шаг – и из толпы несётся окрик: «Предатель!» Его тут же подхватывают, и за рёвом уже не слышно невозмутимого голоса, зачитывающего приговор. Шаг – безуспешная попытка выхватить из толпы знакомые лица. Шаг – и взгляд натыкается на чей-то широкий зампакто, ловит отражение: кожа почти истлела, склера почернела, в нём не угадывается ничего из прошлого, он похож на шинигами даже меньше, чем когда был в стадии кокона.
Шаг – импульсивное желание одновременно увидеть Хирако в последний раз и не попадаться ему на глаза, толпа беснуется и бурлит, и впервые высокие столбы Сокиоку внушают такой безотчётный, безрассудный страх. Шаг. Шаг. Шаг.
Время снова коварно нарушает ритм, когда он возносится. Уже оттуда, сверху, каким-то чудом он замечает растянутые уголки рта, жёлтые глаза, приподнятый козырёк кепки и забывает дышать. Неотвратимость и ужас обрушивается на него той самой огненной птицей, к которой он раньше так рвался, надеясь на счастливое окончание своих мук, но теперь он кричит, срывая голос, в повисшей внезапно звенящей и такой знакомой душной пелене тишины…
***
Он наконец добрался до Пустоты. Взглянул в жёлтые серьёзные глаза. Пустота смотрела сурово, осуждающе, но без капли презрения. Напускная серьёзность скорее была данью традиции – как-никак с предателем говорит. Не получалось разгадать только примесь чего-то не болезненного, как раньше, не жаркого, не...
Сухие губы разомкнулись, и Айзен с ужасом осознал абсолютную абсурдность происходящего.
Хирако. Здесь, в камере.
- Я пришёл поговорить.
Название: Кошачья колыбель
Автор: Andjey
Команда: Нулевой отряд
Тема: о смерти
Бета: NoFace, Angstsourie
Пейринг, персонажи: Кира/Гин
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма
Количество слов: 1723
читать дальше
Бабочка пролетает так близко, что он успевает разглядеть радужные переливы пыльцы на ее крыльях.
"И смерти не чужда красота", — отмечает про себя Кира, неторопливо возвращаясь к прерванному занятию. Вскоре непонятная путаница узлов в его руках приобретает форму бабочки. Вот только улететь она не может — нити на пальцах шинигами держат крепко.
Такими же крепкими оказываются объятия капитана, неслышно подошедшего со спины.
— Вот скажи, Изуру, что за радость самому лишать себя свободы? — шепчет вкрадчивый голос, и Кира невольно морщится.
— Доброе утро, капитан, — он делает попытку выскользнуть из обхвативших рук, его беспрепятственно отпускают: не хочешь — не надо. Умело сотканная иллюзия свободы.
— Ай-яй, Изуру, опять ты игнорируешь мой вопрос? — Ичимару непринужденно устраивается на краю лейтенантского стола, болтая ногами, и сокрушенно качает головой. Ему смертельно скучно, и Кира по опыту знает, что такое настроение не сулит ничего хорошего.
— Не знаю, что сказать... это просто такая игра.
— Связывать самого себя? Странная игра, — задумчиво склонив голову набок, капитан смотрит на Киру с явным любопытством.
— Обычно участвуют двое... — пытается пояснить лейтенант, понимая: Ичимару может вообразить ками знает что.
— А вот это уже интересно! — заметно оживляется тот. — Научишь?
— Если вы настаиваете, — Кира пожимает плечами и принимается объяснять правила. Он досадует на самого себя за инициативу.
Первые простенькие узоры капитан схватывает на лету. Постепенно и Кира входит в азарт, демонстрируя все более сложные фигуры. Он не замечает, когда именно параллельно его стертому шнурку протягивается нить реяцу. Но с последним снятым с пальцев капитана узором понимает, что остался связан.
— Думаю, урок закончен, — нервно выдыхает Кира, в замешательстве уронив шнурок.
— Как и рабочий день. Спасибо, Изуру, это было познавательно, — Ичимару улыбается шире обычного и, насвистывая, покидает кабинет.
***
Кира не умеет пить и знает об этом, но тем не менее не пропускает ни одной лейтенантской пьянки — просто чтобы сменить обстановку или потрахаться в дальнем закутке с Шухеем, Ренджи или Мацумото: в их кругу давно никто никого не стесняется. Разве что Момо иногда краснеет и отводит глаза, но все-таки позволяет увести себя за ширму или, если тепло, в сад, и приходится зажимать ей ладонью рот, чтобы заглушить стоны.
Но не в этот раз. Сегодня он угрюмо окопался в углу и целенаправленно надирается до зеленых меносов, лишь бы не чувствовать опутавшие его нити реяцу.
— Что с тобой?
Встряхнув головой, он с трудом фокусирует взгляд на встревоженном лице подсевшей к нему Рангику. От нее пахнет солнцем, генсейскими духами, сакэ и сексом. Киру тут же начинает мутить.
— Тяжелый день, — хмуро поясняет он и, несмотря на подкатившую тошноту, тянется за новой порцией сакэ.
— Оно и видно, совсем тебя Гин загонял, — сочувственно вздыхает Мацумото и, уже смеясь, добавляет: — С таким лейтенантом отряду и капитан не нужен!
***
Который день брошенные в шутку слова не дают Кире покоя, выжигая нерв за нервом. Ведь действительно, он давно сам справляется с отрядом. Даже не это главное: без Ичимару Кира опять будет свободным.
Сперва он надеется, что связавшая его нить реяцу растает, но со временем исчезает только иллюзия, что все было игрой. И если раньше он только подозревал, что его капитан - демон, то теперь Кира в этом уверен: ни одно кидо бы столько не продержалось. Погребенный под ворохом обрывочных мыслей, он не замечает, как одна, выскользнув из общего клубка, настойчивой цикадой зудит день и ночь. Возможно, смерть будет решением? Поначалу его пугает даже идея. Но постепенно она начинает казаться все более разумной и привлекательной. И он размышляет, можно ли убить демона, и если да, то каким способом. А почему нет, шепчет внутренний голос. Все живое можно сделать неживым. С этого момента картина захлебывающегося собственной кровью капитана прочно застревает на границе сознания Киры, оживает в мельчайших подробностях, стоит закрыть глаза. И уже кажется таким знакомым вкус липкой демонической крови, бешеное биение пульса на шее под напряженными пальцами, изо всех сил стягивающими шнурок...
Фантазии о смерти Ичимару захватывают его настолько, что граница между мыслями и реальностью в сознании стирается.
Он носит шнурок на запястье, но больше не играет в кошачью колыбель: ощущения пойманной в паутину бабочки более чем достаточно. Иногда ему кажется, что заклинание ослабевает и действие его все же не бесконечно. А порой — будто и не было того дня, когда он учил капитана плести сложнейшие узоры. Вот узел реяцу пульсацией вновь напоминает о себе, и Изуру почти уверен: он сам связал себя, вторя словам Ичимару.
Кира окончательно понимает, что болен. Разумеется, ни выматывающим тренировкам, ни льющемуся через край сакэ с таким недугом не справиться. Быть может, помогут прикосновения к чужому телу? Вряд ли - и тем не менее он становится буквально одержим сексом. Однако желающих разделить с ним постель с каждым днем все меньше: Шухей твердо заявляет, что не находит удовольствия в проснувшейся в Кире тяге к играм со связыванием, Рангику прячет глаза и синяки, а Момо только наблюдает за всем этим с жалостью. Кира равнодушно смотрит в наполняющиеся слезами глаза Хинамори и отстраненно думает: "Надо же, плохо уже настолько, что даже этой жалостью я готов воспользоваться". Шнурок продолжает обвивать шею сотрясающейся в рыданиях Момо, когда он молча уходит.
"Трахни его и успокойся", — с явным знанием дела комментирует ситуацию Ренджи.
***
— И-зу-ру.
От привычки капитана растягивать его имя у Киры сводит челюсти. Он поднимает взгляд от бумаг, и готовая взлететь с пальцев Ичимару адская бабочка падает замертво. Пыльца с ее крыльев оставляет на капитанском хаори черный след.
— Впечатляет, — вновь тянет Ичимару, не прекращая улыбаться, и небрежно отряхивает испачканную ткань.
Мертвая бабочка беззвучно планирует к ногам Киры. Он поднимает ее, некоторое время задумчиво рассматривает, а затем резко сминает в ладони.
— А меня так научишь? — невинно интересуется капитан.
Эти повисшие в воздухе слова становятся для Киры последней каплей. В Ичимару летит простейшее связывающее заклинание — всего лишь Хайнава — но усиленное яростью настолько, что его швыряет к стене. Кира мгновенно оказывается рядом.
— И что дальше, Изуру? — капитан намеренно не делает попытки освободиться, лишь выгибается и вжимается в пах лейтенанта. — Да ты хочешь меня!
На этот раз Кира не выдерживает насмешки и затыкает его наиболее логичным в данной ситуации способом. Впрочем, это мало похоже на поцелуй: он кусает губы Ичимару и жадно слизывает выступающие капли крови.
С этой секунды их словно замыкает в кольцо. Капитан хрипло, как-то нечеловечески смеется и не сводит с Изуру прищуренных глаз, в которых читается все тот же вызов: ну и что дальше?
А дальше все до смешного просто: порывисто шагнуть назад, рванув на себя ткань хаори, и ощутить, как чужое тело неожиданно послушно подается следом. В следующий миг Ичимару падает спиной на стол, ударяясь о гладкую поверхность локтями. Кира еще успевает подумать, что это, наверное, больно и что его бакудо было для капитана не более чем детской игрушкой, и тут же чувствует, как нити реяцу, намертво стянувшись вокруг побелевших от напряжения запястий, рывком притягивают его к Ичимару, заставляя вновь оказаться так близко, что становится трудно дышать.
Откуда-то изнутри удушливой волной поднимается ненависть. Наслаждаясь треском срываемой с капитана одежды и развязывая собственные хакама, Кира мимоходом думает о том, какой многоликой, оказывается, может быть смерть. Прежде она была либо долгом, когда он обрывал жизнь врага, либо горечью, когда доводилось оплакивать друга. А нынче чужая смерть кажется настолько желанной, что он до дрожи хочет увидеть, как она сотрет улыбку с губ Ичимару. Но сначала - он просто хочет его.
Капитан яростно шипит сквозь сжатые зубы, когда Кира без подготовки пытается протолкнуться в него, но при этом язвительно комментирует каждое действие лейтенанта, а потом равнодушно бросает:
— Смазка в верхнем ящике.
А ведь ему нравится, мелькает у Изуру мысль, пока он откручивает крышку с искомой баночки. Играть по правилам Ичимару тошно, но если подумать, разве когда-то случалось иначе? Щедро смазав себя, он подхватывает капитана под колени, одним толчком входит почти до упора и, не давая Ичимару перевести дух, начинает с остервенением вколачиваться в него. Тот стонет, как последняя шлюха, и подается навстречу, еще сильнее насаживаясь на член.
"Нравится вам быть сучкой, которую трахают?" — Кире хочется выплюнуть эти слова в лицо капитана. "Не обольщайся, лейтенант", — по-прежнему смеются сквозь марево похоти прищуренные глаза, и Изуру отчетливо понимает, что это его сейчас имеют. На душе становится еще более гадко. Глухо рыча, он смыкает руки на тощей шее Ичимару, хоть и знает: ему не по зубам отправить этого вечно ухмыляющегося демона на перерождение. А тот хрипит и, внезапно выгнувшись, кончает, сжимая Киру так сильно, что со следующим толчком тот достигает разрядки и, отпустив капитана, молча сползает на пол.
***
С уходом Ичимару в Уэко кошмар не заканчивается. Более того, становится ясно: это только начало. Бывший капитан по-прежнему жив, только теперь до него не добраться. Бессильная ярость день за днем сдавливает Кире грудь, как тонкие режущие нити — запястья. Ни повседневные заботы, которых прибавилось, ни все более краткий отдых не могут помочь.
Ночь за ночью ему снится одно и то же: вместо фальшивого Айзена со стены снимают труп Ичимару, и Кира не может отвести взгляда от бледной тонкой кисти, безвольно свисающей с носилок. Его приглашают на опознание, и он с осторожным восторгом рассматривает застывшее лицо, легко касается переставших наконец улыбаться губ, кончиком пальца очерчивает линию скул, медленно ведет ладонью по груди и, остановившись на мгновение, внезапно для самого себя запускает пальцы в зияющую рану, будто проверяя, на самом ли деле... и просыпается. Луна щедро заливает комнату мертвым светом, а член стоит так, что темнеет в глазах. Кира дрочит, с упоением дорисовывая в воображении картину того, что сделал бы с трупом капитана.
Проворочавшись с боку на бок пару часов, он наконец вновь засыпает. В этот раз Изуру снится, что он бабочка. Где-то там, в вышине — ласковое яркое солнце, к которому так хочется лететь побыстрее. Но руки Ичимару насильно удерживают его, не дают распахнуть крылья, безжалостно сминают, рвут их. И вот он уже вроде бы и свободен, а улететь не может. Он просыпается, и узел связавшей его реяцу пульсирует, не давая забыть ни на секунду, чьей игрушкой, теперь уже брошенной, он стал.
***
Ощущение свободы возникает внезапно. Обрушивается в разгар битвы над Каракурой — так, словно вросшие в него нити реяцу разом вырвали с корнем, но странным образом рана приносит облегчение. Задыхаясь от выкручивающей боли, Кира безумно смеется и поудобнее перехватывает рукоять меча...
***
Потом, уже гораздо позже, когда победители покрыты славой, а побежденные — позором, в Готее с размахом празднуют успех. Лучше всех в лейтенантской компании держится Шухей. Момо предсказуемо отсиживается в казармах. Мацумото после первой чашки сакэ начинает рыдать, и Кира получает пару звонких пощечин за отказ оплакивать Гина. Он уходит с праздника раньше других, еще засветло, и в блаженной тишине казарм растягивает на пальцах очередной узор.
Не так уж легко в одиночку удержать рисунок для двоих. Но едва ощутимое покалывание в руках, там, где прежде были паучьи нити, напоминает, что у его свободы может быть краткий срок.
Вопрос: Которая из работ нравится более прочих?
| 1. Икоросэ, Шинсо! | 10 | (5.88%) | |
| 2. Новые Боги | 80 | (47.06%) | |
| 3. Десять шагов | 25 | (14.71%) | |
| 4. Кошачья колыбель | 55 | (32.35%) | |
| Всего: | 170 | ||
@темы: О смерти, Голосование
-
-
29.03.2012 в 06:05Они, пожалуй, не будут слишком сопротивляться. Разве что для виду. И закрывая глаза, узнавшие слишком много, посмотрят в последний раз на своих убийц. С жалостью.
с ума сойти, как понравилось)
спасибо большое.